Он дёрнулся в предсмертной судороге, с клокотанием в горле вдохнул в лёгкие воздух, вытянулся и затих.
Ростислав и бывшие с ним ратники стаскивали шеломы, хмуро тупились.
Тело убитого погрузили на телегу, запряжённую парой волов, и повезли по дороге на Киев. Случилось событие это в день 13 марта в лето 6669 от Сотворения мира.
Семьюнко с Нестором узнали о гибели Давидовича уже ближе к вечеру. В бой их отряд так и не вступил, напрасно прождав неприятеля. Ринули вспять половцы под напором торков и берендеев да вовремя распахнулись ворота Белгорода, откуда стремглав бросились добивать растерянного противника смоляне с лучанами.
В сумерках в вежу, в которой находились Нестор и Семьюнко, пробрался тайком Выйбор.
— Я исполнил, что вы просили, — заявил он. — Каназ Изьяслаб мёртв. Где серебро?
Семьюнко высыпал ему в руки серебряные гривны. Их было намного меньше, чем давал Осмомысл, но торчин, кажется, остался доволен. Он кивал головой и повторял:
— Хорошо, хорошо, боярин!
В Галич в ту же ночь помчался скорый гонец с последними новостями.
...Князя Изяслава Давидовича похоронили в монастыре святого Симеона на Копырёвом конце. Никто не плакал по нему, кроме Ростислава с Мстиславом, обронивших положенную слезу, да единственной дочери, супруги Глеба Юрьевича Переяславского, именем Забава. Вызнала молодая княгиня, что убил её родителя некий торчин Выйбор. Послала она к диким половцам в степь отрока с серебром, просила отомстить убийце за гибель князя Изяслава. В отца, не в мать пошла Забава, не умела она прощать, честолюбива была сверх меры и мужа своего, человека спокойного и рассудительного, тщетно пыталась уговорить ввязаться в борьбу за великий стол. Глеб покуда не поддавался, не слушал её, а вот серебро княгини своё дело сделало. Годом спустя, во время очередного набега половцев на Поросье, Выйбор был убит. Посчитала Забава Изяславна, что отомстила она за отца. Невдомёк ей было, что за спиной Выйбора стояли другие, более высокие и сильные люди.
О гибели же Изяслава скажем словами историка:
«Сия была мзда неутолимой злобе и властолюбию, сие есть воздаяние [...] от Бога: много неправо собрав, всё вдруг погубил; никому не ведомо, какой суд примет он в будущем».
...В сече на Желани яростно рубился с торчинами и берендеями князь-изгой Иван Берладник. Хотел он было после взятия Давидовичем Киева отъехать в Ромею, как собирался, но Изяслав отговорил, попросил остаться и помочь ему победить укрывшегося в Белгороде Ростислава. Не смог Иван отказать другу и покровителю, вот и рисковал опять головой, с отчаянием отражая удары кривых сабель. С наступлением вечера ему удалось прорваться к броду через Днепр. Под покровом темноты умчал князь-изгой на левобережье, упрятался в густых плавнях, посреди обледенелого камыша. К нему стекались остатки порубленной дружины Давидовича. Узнал от воинов Иван о гибели князя Изяслава, понял, что пути в Киев и на Черниговщину теперь у него нет.
Невесть откуда, словно из самой преисподней явился внезапно перед очами Ивана евнух Птеригионит.
— Надо уходить, архонт Иоанн! Твой покровитель, сын Давида, мёртв. Умоляю, уедем! Сначала к хану Башкорду, он нас примет. А от него уйдём в землю ромеев. Благословенна эта земля. И тебя ждут на ней великие дела, о храбрый архонт!
Утром, с первыми лучами солнца два всадника помчались галопом вдоль берега Днепра на юг. У каждого к седлу был привязан второй, поводной конь. Начиналась весна, пригревало ласковое солнышко, таял снег. Скакуны шли легко и быстро, и всадники вскоре растворились посреди безбрежного, как море, дикого половецкого поля.
ГЛАВА 85
Боярин Шварн сидел перед Ярославом тощий, высохший, с багровым рубцом через щеку, пил жадными глотками пшеничный ол. Долгая с проседью борода его торчала жёсткими спутавшимися прядями, редкие над челом волосы на затылке вились плавной волной, в них, как и в бороде, проглядывала та же желтоватая седина. От боярина кисло пахло овчиной, мочой, конским навозом, одет он был в жалкие лохмотья.
Шварна отыскал в торчинском плену, выкупил и привёз в Галич Избигнев. Осмомыслу он сказал так:
— Если, княже, кого и выкупать из ближников Изяславовых, дак токмо его. Один он у Давидовича слово твёрдое имел, один мог с ним спорить. Остальные — подхалимы, трусы.
Вопрос у Ярослава к Милятичу был, собственно, один, но поначалу позволил он голодному и слабому после тяжкого бремени полона боярину вкусить обильную трапезу.
Лето стояло в разгаре, над Галичем ярко сияло солнце, небо было чистым, ни единого облачка не виднелось на голубой глади. Через раскрытое настежь окно в горницу косо падал луч, освещая широкий стол и иконы на ставнике.
Они сидели вдвоём, взглядывали друг на друга. Шварн не решался заговорить первым, Ярослав же думал, как начать толковню с этим доныне совсем незнакомым ему человеком.
Наконец, князь спросил:
— Ведаю, боярин, что муж ты разумный. Был у покойного Изяслава первым советчиком, многие дела правил. Одного не пойму. Почему ты столько лет ему служил? Или не видел, не замечал, какой он, Давидович? Не понимал, что, кроме тупого самохвальства, ничего в нём нет? Он, как волк голодный, готов со всеми за кость мозговую драться, и скорее умереть, чем бросить её! Почему не ушёл ты от него раньше? До того, как он тебе зуб выбил в веже под Белгородом? Ведь вы, бояре, вольны во князьях.
Шварн усмехнулся.
— И про зуб ведаешь, стало быть. Да, князь, было. А чтоб уйти... Отец мой Милята родом из Смоленска. Дед мой ещё Ярославу Мудрому служил, прадеду твоему, посадничал в Смоленске. Тамо и погиб от стрелы, когда Мономах, дед княгини твоей, город в осаду взял. Ну, волости дедовы другим боярам отошли. Отец мой мал вельми тогда был. А как подрос, отроком простым на службу поступил. В те лета сидел на смоленском княжении Давид Святославич. С ним вместях отец мой после в Чернигов и ушёл. Служил верно, да волостей не приобрёл, так что и мне отроком начинать пришлось. Сперва у Давида я был, а как помер он, сыновьям еговым службу правил. Владимиру, а потом вот Изяславу. Нынче как вспомню: спокойные были норовом и Давид, и Владимир. А Изяслав-от совсем иным оказался. Ты говоришь: уйти! Да куда я от него уйду! Кому я нужен? Вот еже б волости, сребро было... Служивый я боярин, княже Ярослав, а служивым быть — не мёд пить.
— У тебя семья, жена, чада хоть есть?
— Была семья. Суздальцы всех побили, когда рать была с Долгоруким, — Шварн тяжело вздохнул и насупился. — С той поры один обретаюсь.
— Прости, Шварн Милятич. Не знал я, — Ярослав скорбно потупил взор. — Ну, что было, то было, — добавил он и предложил: — А мне служить будешь? Я тебе волость добрую с холопами дам.
— Подумать надобно, княже. Дай сперва отдышаться, от полона отойти. Дозволь, поживу покудова у Избигнева твоего. Вельми добр ко мне сей боярин, — ответил Шварн. — Понимаешь, стар я, велик летами. Ты, я ведаю, владетель разумный. Но надо мне очухаться маленько.
