...Собрались, как уговаривались, все вместе в одно время, сидели в горнице, говорили один за другим, требовали от Давидовича выдачи Ивана.
Первым слово взял Избигнев. Спокойно смотрел он в гневные чёрные глаза киевского властителя, исполненные угрозы и злобы, говорил твёрдо, как и наказывал ему Осмомысл:
— Мой князь Ярослав Владимирович такое слово велел передать тебе, княже. Если хочешь и впредь в мире и дружбе пребывать с нами, с боярами и с землёй Галицкой, выдай нам изгоя Берладника. Много зла причинил нам сей коромольник.
Поддержали дружно Избигнева другие послы.
— Он, он воду мутит! От него всё лихо идёт! — кричал, надрываясь, Онуфрий.
— Сколько вреда он принёс! — дружно кивали Васильковичи.
— Удел малый дать ему — дак сим не удовольствуется, новую войну развяжет, — молвил Жирослав Иванович.
— Не разумеем, почто изгоя сего при себе держишь, княже? Какая тебе от того польза? Какая корысть? — Вопрошал, недоумевая, польский посол.
Неожиданно Давидович вскочил со стольца. Что было силы треснул кулаком по подлокотнику, заорал, перекрывая голоса послов:
— Как смеете вы! Вы! Что, уговорились?! На дело лихое мя толкаете! Спас я князя Ивана от смерти лютой, от оков освободил — да! И честно он мне с той поры служит! Что же вы... Вы все! Под дудку галицкую поёте! Почто погубить безвинного мыслите?! Что худого содеял князь Иван?! В чём вина его?!
Молчали в ответ послы, переглядывались, хмурились.
Опять поднялся Избигнев.
— В чём вина Ивана? Вспомяни прошлое, княже. Был некогда у Ивана стол в Звенигороде, на Днестре, так мало ему стало, захватил крамолою Галич, а после, когда выбили его оттуда, бежал и разных князей к рати подговаривал супротив властителей законных, супротив покойного князя Владимирки Володаревича. Кому токмо не готов был меч свой отдать сей изгой! И Изяславу Мстиславичу служил, и брату его Ростиславу, и Ольговичам, и Юрию Суздальскому. А всё ради чего? Ради того, чтоб Галичем овладеть, чтоб побольше земли у родичей оттягать. Вот и теперь отирается он у тебя.
— Замолчи! — топнул в ярости ногой Давидович. — Лукавы словеса твои! Змий!
Немного успокоившись, он добавил:
— Ивана не отдам, не просите. Гость он здесь, при дворе моём. И лиха никоего за ним нет. Стыдно, послы, приходить сюда и упрашивать, чтоб я, князь стольнокиевский, на расправу лютую друга своего выдал! Не бывать сему!
Он снова грохнул кулаком по стольцу.
Резки и грубы были речи Изяслава. Даже черниговские приспешники его, сидящие на скамьях полукругом вдоль стен, были недовольны. Встал и попросил слова опытный искушённый в делах боярин Шварн Милятич.
— Спору нет, не должен ты, княже, Ивана на расправу выдавать, — молвил он веско. — Но держать его при себе в Киеве — не довольно ли? Полагаю, надобно всем князьям, коих послы ныне здесь, съехаться вместе и определить Ивану удел. Довольно мыкаться ему по земле Русской, довольно быть болью головною для всех нас.
— Верно Шварн глаголет, — прокатился по палате одобрительный гул.
Давидович хмуро сдвинул брови, недовольно наморщил чело. Понимал он: против своих бояр не пойдёшь. Послов можно выгнать, отправить восвояси ни с чем, но со своими ему жить, с ними придётся считаться.
Прохрипел князь, с трудом сдерживая раздражение:
— Добро. Съедемся летом во Владимире, у Мстислава. Тамо и порешим. А вы топерича, — ожёг он гневным взором Избигнева и его спутников, — вон ступайте! Недостойны еси словеса ваши!
Молча вставали один за другим посланники, кланялись ему в пояс, выходили один за другим в высокие двери, охраняемые гриднями с огромными бердышами
[229] за плечами. Провожал их Давидович полной презрения усмешкой. Избигнев, в отличие от иных, не поклонился. Он видел, как лицо Изяслава аж передёрнулось от лютой ненависти. Если бы взгляд мог убивать, то пал бы молодой галичанин здесь, посреди горницы, бездыханный.
«Ну вот, ещё одного ворога нажил», — подумал Ивачич со вздохом.
Вышли послы, и погрузилась горница в тягостную полную скрытого напряжения тишину. Молчали Изяславовы ближники, мрачный сидел на скамье в первом ряду Шварн Милятич. Не но нраву была ему вся эта история с Берладником. Нельзя было так разговаривать с послами. Убеждал ведь Изяслава, говорил ему перед сим свещаньем: промолчи, выслушай, ответь, что подумаешь, как с изгоем сим быти. Берладника же тем часом сбагрить куда ни то. Пусть к половцам езжает в степи, или в свой Берлад убирается, или к ромеям! Да не всё ли равно, куда! Подалее от Киева лишь бы! Очи бы не мозолил тут! Не послушал князь, возгордился, заупрямился, молвил: я, мол, здесь господин! Кого хочу, того при себе и держу! Ни в чём меры не ведает! Ладно хоть, уговорились во Владимире съезд княжой учинить. Отсрочили ненадолго новые ратные нахожденья. Ибо, опять-таки, кто из владетелей захочет от себя кусок отрезать для Берладника сего?! Кто с ним городами и сёлами делиться пожелает?! Не дураки, чай, князья на Руси.
Чуял Шварн: не усидит долго Давидович в Киеве. А там опять, в который раз: бегство, запаленные лошади, маленькие затерянные в лесах и болотах городки и сёла, тучи комаров, потом степные просторы, жаркий ветер в лицо, рати, яростные стычки, скрежет оружия, свист стрел. Вовсе не хочется Шварну такой жизни. Но ещё хуже другое: все эти Стефаны и Переславичи, что сидят здесь сейчас с ним рядом, за Давидовича горой, каждое слово ловят. И не понимают, что потерять можно в единый миг всё добытое. Одна речь неразумная — и пошло-поехало. Что ж делать? Шварн, кажется, знал, что.
Вечером, облачившись в простой вотол из валяного сукна, нахлобучив на голову заячий треух, он пробрался на Подол, в корчму, где обычно собиралась берладницкая вольница. Никем не узнанный, попросил позвать сотника Нечая. Уединился с ним на верхнем жиле, смотрел в умное испещрённое шрамами и морщинами лицо бывалого ратника, говорил, убеждал:
— Лихое творится. Нависла над твоим Иваном, Нечай, беда. Ныне послы ото всех земель Русских были у князя на приёме. Такожде посол угорский, и от ляхов боярин. Требовали, чтоб выдал князь Изяслав Ивана в Галич на расправу. Ну, князь отказал.
Человек он благородный, на добро злом ответить не захотел. Да и не для того он Ивана освобождал. Я, Нечай, о другом. Понимаешь сам, какая сила против вас валит.
Он замолчал, опасливо огляделся но сторонам. В утлом покое было мрачно, одинокая свеча мерцала на столе.
Нечай оборвал безмолвие. Кашлянул, спросил, пожав плечами:
— Вот сижу и дивлюсь, боярин. Тебе-то какое дело до князя Ивана?
— Какое? Да ужель тебе разжёвывать всё надобно?! — всплеснул руками Милятич. — Ясно ведь, какое! Хочу, чтоб убедил ты Ивана уйти из Киева. Иначе война начнётся, и не усидеть Изяславу моему на великом столе.
