Вот такой бы Мине корабль! Зачарованно взирал он на высокие борта хеландии. На такой можно было бороздить, не боясь штормов и бурь, морские просторы, плавать в солнечный Трапезунд, говорят, богатый город с восточными товарами, достигать берегов Кипра и самого Египта. Сыпалось бы ему в руки золото, на широкую ногу поставил бы он, Мина, торговлю. Еже что, и братец бы подмогнул. Сребришко вон как любит лукавец Семьюнко. Мина усмехнулся.
В Белгороде удостоил Мину встречей местный посадник. Седой старик с изрезанным шрамами сухим морщинистым лицом, посланный сюда ещё покойным Изяславом Мстиславичем, был к галичанину благосклонен.
Предостерёг купца:
— Ты уж, Мина Изденьич, как плыть будешь, по сторонам пуще гляди. Балуют в гирле Дунайском лихие людишки. Разбойнички, берладнички. Давеча греческого купца ограбили, весь товар отобрали, ещё и самого чуть ли не нагим оставили. Галицких ваших рыбаков такожде до нитки обобрали. Мало кто и ушёл. Подалее от Дуная держись.
...Увы, не послушал Мина доброго совета, решил не удаляться от берега, тем паче что над морем грозно ходили чёрные тучи, предвещая скорую бурю.
Решил Мина пристать к берегу, переждать начинающуюся непогодь. И словно ждали этого затаившиеся в плавнях лиходеи.
Резкий громкий свист заставил Мину испуганно шарахнуться в сторону. Тотчас посыпались откуда-то сверху, с прибрежных скальных холмов, повыскакивали из кустов, из зарослей камышовых одетые кто во что горазд, в разноцветных кафтанах, в бехтерцах, в юшманах
[237], с саблями и мечами наперевес, берладники.
Посекли, обратили вспять немногочисленную стражу, ринулись к товарам, по дороге рубя или хватая пытающихся скрыться гребцов. Их ловили арканами, вязали, волокли в свои упрятанные в камышах струги.
С ужасом и отчаянием взирал Мина на своё безжалостно разграбляемое добро. К нему подлетели сразу трое, грубо толкнули, опрокинули ничком в песок, связали за спиной руки.
Сорвали дорогой кушак, стащили с ног сафьяновые сапоги, отобрали шапку с вышитым крестами верхом.
Бросили незадачливого купца на дно струга, повезли вверх по Дунаю. Видел с болью и досадой Мина, как вдали горят пламенем обе его ладьи, как взвивается клубами в серое неприветливое небо чёрный дым. Слёзы застили глаза. Так жалко было товара, за свои кровные купленного!
— Вот, Нечай, купчишка галицкий! — Один из разбойников, худой, костистый, с чёрной повязкой на глазу, ухватил Мину за шиворот, поднял его и швырнул к ногам рослого седоусого мужа, который, широко расставив ноги, стоял на корме струга. — Может, рубануть его, и дело с концом!
— А давай его на кол посадим! — предложил другой берладник. — Вот приплывём, добрый буковый кол настругаю. Поглядим, как он корчиться будет!
— Погодь! — оборвал его Нечай. — Покуда живой он князю Ивану надобен. После порешим, как быти!
Мина сидел ни жив ни мёртв. Крестился судорожно, с ужасом смотрел на Нечая и его буйных сотоварищей, шептал дрожащими устами: «Господи, помилуй!»
Тем часом струги неслись по Килийскому гирлу, только и мелькали вёсла в ловких и сильных руках да брызги летели.
Ближе к вечеру пристали судёнышки к берегу. Взору Мины открылся большой воинский стан. Пылали костры, вокруг них собирались такие же разноцветно наряженные люди, все при оружии. Чуть поодаль заметил купец половецкие юрты. Было много коней, отовсюду неслись ржание, смех, крики. Как всегда перед началом большой войны, люди веселились, словно праздник предстоял, а не кровавая бойня.
На вертелах жарилась баранина и конина, кое-где уже пировали, запивая пахнущее дымом костра мясо добрым вином и мёдом. Уж мёду хватало.
...Мину подвели к одному из костров, вокруг которого было особенно шумно и многолюдно. В высоком крутоплечем человеке лет сорока, бритоголовом, облачённом в белую полотняную свиту, с серьгой в ухе узнал купец князя — изгоя Ивана. На высокое чело его спускается лихо закрученный чуб — оселедец.
— Вот, княже Иван, взяли две ладьи галицкие у Лукоморья. Ентот вот купчишка товар вёз, — объявил одноглазый.
— Что с ладьями содеяли? — спросил Иван.
— А что? Запалили, да и весь сказ! — Одноглазый раскатисто захохотал.
Следом за ним засмеялись и остальные.
Иван, крикнув: «Довольно!», оборвал веселье. Сказал с досадой:
— Ладьи бы нам не помешали.
— Да куда их? — возразил Нечай. — Комонными пойдём, вскачь, никакая ладья не поспеет.
Иван смолчал, передёрнул плечами. Вроде всё покуда шло, как он и замышлял, но почему-то перестала нравиться ему вся эта затея. Глядел в лица берладников, соратников своих, многие из которых так рады были его возвращению в Подунавье, видел эту вольницу, все чаяния которой — пограбить, сходить «за зипунами», напасть и обчистить какой-нибудь городок, обобрав жителей до нитки, а потом завалиться в траву с очередной гулевой девкой. Многие из этих людей, гордые, независимые, смелые, когда-то бежали от боярской неволи, променяв постылое ярмо холопства на буйный степной ветер и каждодневный риск. Вся жизнь берладника — война, стычки с врагом, стремительные набеги на торговые караваны, на земли ромеев, болгар, угров. В Иване видели они своего вождя, человека, который подымет их, соберёт в кулак и поведёт... Куда? Да хоть на Галич, хоть на Теребовлю, хоть к самому чёрту в преисподнюю! Ну, а дальше? Дальше как Ивану быть? Ведь он — князь, его отец владел городами в Червонной Руси, он — не разбойник, не холоп беглый! Вот сядет он в Галиче, и на кого будет опираться? Раньше была у него надежда на Изяслава Давидовича. Он выручит, не забудет. Но вот ушёл Иван втайне от киевского князя в степь, супротив его воли, и теперь Изяслав был на него разгневан. Покуда сговорился Иван с половцами. Согласился идти вместе с ним на Русь солтан Турундай, хитрый скользкий кочевник. Башкорд — тот дал тысячу воинов в подмогу. Перед расставаньем сказал, чтоб Турундаю особо не доверял и на его орду сильно не полагался. Да только как тут не полагаться, если без малого половина его рати — Турундаевы чёрные куманы!
Всего собрал Иван под своё начало шесть тысяч человек. С ними решил он ударить по Днестровскому Понизью.
...Мина стоял перед Иваном на коленях, угрюмо молчал, сдерживал дрожь.
— Кто таков?! — грозно вопросил князь купца.
— М-Мина аз, — только и выдавил из себя Изденьевич.
— Я его знаю! — протолкался сквозь плотные ряды берладников невысокий молодец в кацавейке, в лихо заломленной набекрень бараньей шапке.
Мина признал в нём беглого холопа боярина Молибога, чьи богатые вотчины располагались неподалёку от Перемышля. Когда-то этот молодец был посадским ремественником, обжигал горшки, да вот после одной из войн, когда сгорела его мастерская, взял у Молибога купу. Видно, не сумел уплатить в срок, был отдан в холопы и бежал от неволи в Берлад.
