Иван его не остановил, смотрел только, насупившись, широко расставив ноги, как мчался Нечай вниз по склону холма, по петляющей змеёй узкой дороге.
К Ивану поспешал запыхавшийся Творимир.
— Извини, княже! Услыхал невзначай толковню вашу. Отметчик сей Нечай! Пошлю тотчас ему вослед холопов, переймут, воротят!
Иван встрепенулся, крикнул посаднику:
— Не смей! Не трогайте его! Пущай едет, куда хочет!
— Он волости мои на Сирете жёг! — проорал в ответ Творимир. Не слушая князя, приказал он двоим холопам догнать Нечая.
Оторопев от такого самовольства боярина, Иван с трудом удержал новую вспышку гнева. Встал на площадке заборола между зубцами стены, смотрел, как скачут холопы, оба в чешуйчатых ромейских бронях, с ног до головы облитые железом, как настигают они сотника.
«Экие они борзые! В латах все. А Нечай-то, в одном колонтаре из кожи под кафтаном! Выдюжит ли?» — думал с тревогой князь-изгой.
Вот один из холопов загородил Нечаю дорогу, что-то сказал, выхватил меч. А дальше... Не поняли ни Иван, ни громко дышащий за его спиной Творимир, как, в какое мгновение оказалась у Нечая в деснице его кривая печенежская сабля. Только прочертила она в воздухе крутую дугу, и пал холоп боярский под копыта. И в едином порыве, развернувшись, рубанул Нечай следом и второго, да так, что голова его скатилась с плеч.
— Гад! Сволочь! Сыщу! Сгною! Повешу на древе! — изрыгал ругательства Творимир, в бессильной ярости грозя скрывающемуся меж холмами за серебристой лентой Совицы вершнику.
Иван с презрительной усмешкой сказал ему:
— А ты что хотел? Чтоб мой сотник да с холопами не управился! Впредь его не трогать! Я так велю! Спор у меня с ним вышел, дак не твоего ума то дело, боярин!
Глянул Иван на искажённое ненавистью лицо посадника и понял, что, верно, дочки Творимировой ему теперь не видывать, а поддержки боярской верхушки Кучельмина может он, пожалуй, и лишиться. И удержаться в Понизье, среди таких вот Творимиров, будет ему крайне тяжело.
Но намерений своих менять князь-изгой не стал. Отправил гонца к Турундаю, стоявшему со своей ордой лагерем за Прутом, велел выступать к Ушице.
Следующим утром, на рассвете, двинулись туда же, на восход, и берладники. Иван ехал впереди, перед глазами его ярко розовела заря. В буковой роще, проснувшись, щебетали птицы. Лёгкий ветерок ласкал лица.
Снаряжение воинское везли в обозах. Иван ехал сперва медленно, шагом, поверх белой посконной рубахи был на нём пёстрый травчатый кафтан, на сапогах тимовых блестели серебряные бодни, в ухе болталась серьга с крупной жуковиной. Языческий оберег со сказочной птицедевой висел на шее рядом с крестом. Бритую голову покрывала папаха. Оселедец лихо вился над челом. Словно и не князь он был вовсе, а предводитель разбойной дунайской вольницы.
«Да так ведь оно и есть», — подумал он вдруг, но отогнал прочь эту мысль.
У переправы через Днестр берладники соединились с половецкой ордой. Воины Турундая спускали на воду сшитые между собой по десятку растянутые лошадиные шкуры, по краям обшитые одним ремнём, привязывали концы их к хвостам коней, садились на эти своего рода плоты сами и ставили на них свои повозки. Быстро и ловко перевозились они на левый берег Днестра, крутой, обрамлённый грядой песчаных холмов. Широкими террасами спускались эти холмы к реке.
После переправы сделан был короткий привал. Вслед за тем Иван велел поторопиться. Как можно скорее хотел он добраться до Ушицы. Нагрянуть на крепость мыслил неожиданно, втайне однако, надеясь, что и там ему откроют ворота без боя.
...Но в Ушице, к которой разношёрстное воинство Ивана подступило на следующий день, получилось совсем не так, как в Кучельмине. Обитые листами меди городские врата, ярко светящиеся на солнце, оказались на запоре. Мосты через глубокий наполненный грязной болотистой водой ров были подняты. Подойти к городку с любой стороны было сложно, омывали его воды Днестра и его притока, пенистой весело журчащей речки с тем же названием, что и крепость — Ушица.
На заборолах стен и в башенках-стрельницах заметил Иван множество шеломов и копий. Не стало появление его рати внезапным. Гарнизон крепости, видно было, сведал заранее о подходе берладников и половцев и изготовился к осаде. Иван от досады прикусил губу.
Впрочем, повода для отчаяния покуда не было. Шесть тысяч ратников вполне могли при правильном расположении осадных лестниц, при смелости и решительности действий взять такую крепостцу. Поначалу, правда, следовало Ивану объехать стены, поглядеть, отыскать в обороне Ушицы самое уязвимое место. А там можно и штурмовать.
В поле перед крепостным валом и рвом разбит был стан. Чёрные куманы Турундая, как обычно, расположились особняком, в стороне от берладников. Пересекались они друг с другом, по сути, только во время боя да на совете.
Повсюду Иван расставил сторожей. Особо тщательно приказал он следить за рекой — вдруг помощь городку придёт на ладьях. Да и на вылазку могут, чего доброго, сподобиться ушичане.
Пока устраивали стан, наступили вечерние сумерки. Мглой оделась Ушица, туман пал на землю, такой неожиданно густой, что почти не видно ничего стало за несколько шагов. Отдав последние распоряжения, Иван направился в свой шатёр. Прилёг на войлочные кошмы, чувствуя усталость в ногах и спине после утомительного перехода. Со вздохом подумал: сорок лет ему минуло. Не молодой, чтоб сутками скакать без передыха. А места себе так, выходит, и не нагрел нигде. Всё бегал, мотался от одного владетеля к другому. Один только Давидович и отнёсся к нему с сочувствием, проникся его бедами. Верно, потому что сам изрядно побегал по Руси. Ещё подумал Иван, что, возможно, Нечай был прав. Не стоило ввязываться ему в это дело. И союзиться с половцами тоже не надо было. Но тогда что ж выходит?! Нет, он делает всё верно. Вот займёт Понизье, станет на этой земле князем. А там и о Галиче можно будет подумать.
Утром стражи привели к нему целую толпу безоружных людинов, одетых весьма бедно, в посконные рубахи и истоптанные поршни
[238]. Были некоторые даже в лаптях.
— Токмо стемнело, из Ушицы чрез стену они полезли. Яко тараканы, ей-богу! Сказывали, к тебе, — объяснил со смехом Смолята. — Поганые в полон их забрать хотят, шумят. Я покуда не отдал. К тебе, княже, привёл.
— Кто таковы? — уперев руки в бока, строго спросил Иван людинов. — Почто из города бежите?
За всех ответил один людин, рослый молодец с перетянутыми кожаным ремешком волосами:
— Бояре примучивают нас, княже. Кабалят свободных людей. Купы дают, а потом дерут по семь шкур. И некому пожаловаться. Князь Ярослав далече, а боярин и тиуны его — туточки!
— Все вы, стато быть, холопы?
— Холопством, княже, не попрекай нас. К тебе шли, свободными бо стать хощем. Отплатить боярам за притеснения.
