— Что ж, пойду за Кудрявого, раз все вы так хотите! И тебя, брат, николи не предам!
Дело, кажется, было спроворено. И радовался Ярослав, и печалился, вспоминая детство своё и покойную Анастасию. Намного старше была она их с Евдоксией. Всегда надменная, снисходительно-насмешливая в отношении к нему, острая на язык, вечно задевающая его своими издёвками, а как-то даже вместе с Евдоксией придумавшая колоть его маленького булавками, Анастасия всё-таки была ему родной сестрой, и смерть её вызывала в душе печаль, а на глазах слёзы.
Зато когда в тот же месяц почил давно болевший слепец Петрок Власт, ничего не испытал Ярослав. Равнодушно шёл за гробом, смотрел, как опускают его в могилу, вырытую в ограде католической ропаты
[241] на Подоле, слушал, как читают над ним на сухой латыни молитвы.
После смерти супруга Мария Святополковна объявила, что принимает постриг в одном из женских монастырей в окрестностях Перемышля, сын же её Святослав намерен был вернуться в Польшу, благо, что гонитель его отца давно был лишён престола и тихо доживал свой век где-то в Силезии.
Потишел огромный княжеский дворец, отъехали вместе со своими господами слуги, из родичей теперь, кроме Елены Ростиславны, оставался здесь лишь старый Василько Ярополчич, который всё ещё упорно не хотел покидать сей мир и днями пролёживал у себя в палате на печи.
Скакали гонцы во все стороны, во все окрестные земли. Отовсюду слетались в Галич вести, добрые и недобрые. Узнал Ярослав, что Иван Берладник опять объявился у Давидовича в Киеве. Возвращалось всё на круги своя. Как будто не было ничего: ни посольства с требованием его выдачи, ни тяжкого ранения Избигнева, ни пакостей половцев и берладников в Понизье. И опять скакали гонцы — во Владимир-на-Волыни, в Луцк, в Дорогобуж.
...Заявился внезапно в Галич безудельный Владимир Мстиславич, младший сводный брат покойного Изяслава Киевского, родной брат королевы угров. Матерью его была вторая жена Мстислава Великого, новгородка Любава Дмитриевна, потому братья старшие прозвали его Мачешичем. Привёл сей Мачешич с собой довольно большой отряд вооружённой до зубов дружины, разбил стан за городом, на 6epeiy Днестра. Приехав к Ярославу во дворец, сидел за столом, вкушал хмельной ол, цедил сквозь зубы:
— Обещал мне Давидович отдать Туров, рати водил, дак не дал ни Турова, ни вообще ничего. Волк он! Всё байт, дам то, дам другое, а вижу от него одну дулю. Во как! Надо нам, братушка дорогой, идти на него, прогнать из Киева. Киев — деда моего и отца волость! Чего ради он там уселся!
Двадцати восьми лет от роду, младше Ярослава на пять лет, белокурый, весь в мать — новгородку, со светлыми белесыми глазами, которые всегда при разговоре прятал, отводил в сторону, Мачешич производил на Ярослава впечатление крайне неприятное. По прежним делишкам знал он, как тот метался то к одному, то к другому владетелю, рушил клятвы, выпрашивал для себя города и волости. Даже родная сестра, Фружина Угорская, не хочет с ним знаться. «Скользок, аки угорь», — говорил про Мачешича Мстислав Волынский.
Вот и к Осмомыслу явился он явно не просто так. Правда, покуда намерения его с Ярославовыми совпадали.
Галицкий князь согласился:
— Да, наказать надо Давидовича за неотдачу Ивана.
— Я уже в Дорогобуже, у Владимира Андреича побывал. Такожде рать на Киев поведёт. Коли вместях, втроём, дак мы сего ворога тотчас из Киева выбьем. Дружины у нас добрые, управимся, — убеждал Ярослава Мачешич.
На том сошлись, уговорились. Гонец с грамотой Осмомысла ускакал в Дорогобуж.
Поручил Ярослав старшим своим воеводам, Тудору Елуковичу и Святополку, готовить войско на Киев. Но, видно, проведали о том в стольном. Спустя всего две седмицы, в пору, когда задули холодные осенние ветры и закружил в воздухе палый лист, явилось в Галич от Давидовича пышное посольство. Во главе его ехал разодетый в меха боярин Нажир Переяславич. Возок его блистал серебром, раскрашен был яркими красками, несли его породистые статные арабские скакуны.
В той же горнице, где когда-то покойный Владимирко насмеялся над святым крестом и киевским посланцем Петром Бориславичем, принимал Ярослав послов от Давидовича. Присутствовали при сей встрече ближние галицкие бояре, а также и Мачешич, который всё стоял под Галичем лагерем.
Нажир первым делом объявил:
— Слово к тебе имею, княже Ярослав. Ныне съехались в Лутаве князья Изяслав Давидович, Святослав Ольгович с двумя сынами, с Олегом и Игорем, и Святослав Всеволодович. Веселились с великою любовью три дня, одаривали друг друга вещами изящными. И заключили меж собой крепкий союз. Отдал князь великий Изяслав Давидович Ольговичу во владение города Мозырь и Чичерск.
Ярослав в сердцах стиснул пальцами подлокотники кресла. Вот оно, выходит, как! Ольгович откачнул от их союза, пристал к Изяславу! Раздражение вызывала недальновидность старого Святослава. Неужели мало настрадался он от Давидовича? Вон как волости его разорял тот раньше! А теперь, вместо того, чтоб поддержать его с Мачешичем и Владимиром Доргобужским начинание, губит этот толстый старый пень на корню задуманное дело.
Ругнув про себя Ольговича, понял Ярослав: поход на Киев придётся отложить.
Тем временем Нажир Переяславич, принимая молчание Осмомысла и его бояр за слабость, весь надувшийся от самодовольства, стойно гусак, вопросил князя галицкого и Мачешича:
— За что хотите вы ратью на Киев идти? Что худого сотворил вам князь Изяслав?
Ярослав с ответом не замедлил.
— Передай князю своему, что ежели не будет он крамольнику Ивану, двухродиику моему, ни явно, ни тайно помогать, то повода к войне я не вижу. И никогда её не начну. Пока же по-иному дело идёт.
Поклонился Нажир ему до земли, покинул горницу. Следом за ним один за другим вышли бояре. Скрылся в дверях и Мачешич. Долго сидел в одиночестве на стольце Ярослав, думал невесёлую думу. Не верил он в мирные намерения Давидовича. Сказал он послу правду, не слукавил ни единым словом. Понимал: разгорается новый виток усобицы княжеской. И виной тому — добрый и глупый старик Ольгович.
А Мачешич в тот же день исчез из Галича, как будто и не было его здесь вовсе. Верно, к кому другому сунется теперь, разжигая и без того пылающие межкняжеские распри.
...Шумел, журчал Днестр на перекатах, и так же летело, шло вперёд время. Стоял Ярослав на забороле городской стены, глядел вдаль. Идёт жизнь, минуют месяцы, годы, а мира и покоя нет. И что делать, как изменить это положение вещей, он не знал.
...Поздней осенью из Киева пришло новое грозное известие. Изяслав Давидович готовится идти войной на Галич. Мыслит он посадить на стол Червонной Руси беглого Ивана Берладника.
Ярослав тотчас послал гонца во Владимир к Мстиславу, а сам помчался в Теребовлю собирать полки. Снова наступала для него пора тревожного ожидания.
ГЛАВА 66
Собирались бояре тайно, в загородном имении Млавы, обнесённом тыном из дубовых кольев. Широко раскинулся на косогоре над узенькой речкой просторный, словно орёл, разбросавший в стороны крылья, дворец, некогда подаренный князем Владимиркой своей полюбовнице. В последние лета Млава бывала здесь редко, пустел дом, высился молчаливой громадой над окрестностями как напоминание о прежних весёлых временах. Но притулилась скромно у ограды небольшая избёнка, светленькая, со слюдяными окнами, украшенная затейливой резьбой. Избёнку эту хорошо знал молодой боярин Коснятин Серославич. К ней-то и пробирались тихонько дождливым осенним вечерком недовольные нынешним галицким князем бояре. Набралось их в душной горенке с чадящей печкой восемь человек.
