Андерсен и Вейсе часто виделись, в том числе в вышеупомянутом «доме у холма». Принято даже считать, что они дружили, хотя сам Андерсен в своих записях сетует, что близких отношений с Вейсе у него «как-то не установилось». Их во многом объединял образ жизни: оба они при внешней общительности были людьми замкнутыми, хотя это и способствовало высокой творческой продуктивности. В «Обрывке жемчужной нити» Андерсен пишет о Вейсе как о «короле органистов» и одновременно «обновителе датского романса» — такое сочетание поначалу настораживает, но потом заглядываешь в «послужной список» Вейсе и уже не удивляешься: органист копенгагенского собора Богоматери и придворный композитор, блестящий пианист-импровизатор, автор семи симфоний, шести опер, трех с лишним десятков кантат, нескольких музыкальных комедий и множества песен (в том числе романсов на стихи того же Эленшлегера), Вейсе по праву заслужил звание одного из самых выдающихся датских композиторов XIX века. Кстати, над одним из произведений Вейсе и Андерсену даже случилось поработать вместе: задумав написать оперу по «Кенильворту» Вальтера Скотта, Вейсе поначалу заказал либретто Йохану Людвигу Хейбергу, но с его стороны дальше обещаний дело не пошло, и пришлось перепоручить всю работу Андерсену. Тот, правда, получил за свое либретто немало тумаков, но не отступился — честь сотрудничать с Вейсе была для него достойной компенсацией.
В чем взгляды Андерсена и Вейсе не совпадали радикально, так это в вопросе путешествий. Вейсе был в этом отношении «настоящим датчанином»: все его перемещения ограничивались поездками из Копенгагена в Роскилле, в гости к знакомому семейству. На рассказы Андерсена о дальних странах Вейсе только отшучивался: нечего, мол, транжирить деньги на заграницу, все равно все путешествия заканчиваются дома. Вот на другие планеты или хотя бы на Луну — это да, а так — съездил в Роскилле, и довольно.
Илл. 4
Могила Вейсе на францисканском кладбище в Роскилле
…Мы отыщем на кладбище, мимо белых стен которого мчится поезд, скромную надгробную плиту; под нею почиет царь органистов, обновитель датского романса. Роскилле, город, где почиют короли, твоей жемчужиной является скромная могила; на плите, покрывающей ее, высечены лира и имя: Вейсе.
Вейсе настолько прикипел сердцем к Роскилле, что даже завещал себя там похоронить — на старом францисканском кладбище, под буком, что и было исполнено. Через пять лет после его смерти мимо кладбища пролегла железная дорога — выйдя с вокзала, как раз в кладбищенскую стену и упираешься.Илл. 4 Бук, видавший великого композитора, с тех пор разросся в два обхвата и дожил до нашего времени. Еще с десяток лет назад можно было послушать, как ветер шумит в кроне этого живого свидетеля Золотого века, но, увы, ничто не вечно: дерево начало погибать, и в 2006 году его обрезали и превратили в памятник, зачистив толстые ветви от коры и «завив» их окончания на манер головки виолончельного грифа. Теперь его так и зовут — «бук Вейсе», а рядом с могилой растет новый, молодой. Не в этом ли истинное бессмертие?
Сигерстед: Хагбард и Сигне
На пути из Роскилле в Сорё железная дорога проходит через Рингстед (Ringsted) — и это, пожалуй, единственная жемчужина, оказавшаяся на нитке чуть ли не чисто формально. Дело в том, что рассказывать о Рингстеде в контексте датского Золотого века совершенно нечего — да и вообще, свое отношение к этому городу Андерсен исчерпывающе выразил еще в «Калошах счастья» (вновь вспоминаем советника Кнапа, которому что средневековый Копенгаген, что Роскилле с Рингстедом — все одно). Рельсам, однако, не прикажешь, и приходится как-то выкручиваться. В конце концов, не может же быть так, чтобы город не внес никакого вклада в национальную культуру? Но если не Золотой век, то какой тогда? Может быть, эпоха викингов?
И действительно, неподалеку от Рингстеда находится местечко Сигерстед (Sigersted), примечательное тем, что, по одной из версий, здесь разворачивались события известной скандинавской легенды о Хагбарде и Сигне. История эта — своего рода нордическая версия «Ромео и Джульетты», причем не уступающая шекспировскому сюжету в популярности: в какой-то период трагические песни о Хагбарде и Сигне распевали по всей Скандинавии. Особенно отличились шведы, у которых одно время (в XVII веке) это был чуть ли не самый распространенный фольклорный сюжет. Правда, как любая история, корни которой уходят глубоко в мохнатую древность, эта легенда претерпела немало трансформаций за первый десяток веков ее устного пересказа
[44]. Дошло даже до того, что и за национальную принадлежность героев уже никто поручиться не мог: Сигне считали то датчанкой, то шведкой, Хагбарда — то шведом, то норвежцем
[45]. В общем, всяк кулик хвалил свое болото, а далее вышло по Оруэллу: у кого тщательнее записано, тот и прав. (И в этом смысле «Обрывок жемчужной нити» еще и помог датчанам отыграть у шведов пару очков в этом многовековом споре.)
Диспуты о национальностях и вообще географической привязке событий «Хагбарда и Сигне» возникли не на пустом месте: топонимов, содержащих имена главных героев в различных их написаниях и комбинациях, по всей Скандинавии — пруд пруди. В одной только Швеции можно указать целых четыре места, претендующих на звание «того самого», — по одному в провинциях Халланд, Блекинге, Нерке и Уппланд; Норвегия и Дания тоже предлагают свои варианты, хотя и немного отстают по их числу. В чем все, однако, сходятся, так это в том, что резиденция короля Сигера, отца Сигне, где происходит основное действие легенды, должна была называться Сигерстедом (дословно — «Сигеров двор»).
Места с таким названием есть и в Швеции, и в Норвегии, и в Дании — и в каждом из них, конечно же, обнаруживаются свои вещественные доказательства: «виселица Хагбарда», «колодец Сигне», одноименные курганы и холмы… Андерсен, естественно, пишет о датском Сигерстеде, хотя куда там мог причаливать челн Хагбарда, непонятно — это ведь самый центр Зеландии, до ближайшего моря отсюда километров тридцать.
