https://goo.gl/kYFB41
Отсканируйте QR-код, чтобы открыть электронную карту
Сопоставление Германии со всеми остальными странами на карте путешествий Андерсена пропорциональности не добавляет — судите сами. Из тридцати поездок: Германия — двадцать четыре визита, Швейцария — двенадцать, Франция — одиннадцать, Италия — семь, остальное — шесть и меньше. А теперь сравним с географией его произведений: из девятнадцати сказок, привязанных к реальной местности, в Германии разворачивается действие трех, в Швейцарии — двух, в Италии — трех. Остальное — Дания. Несправедливость вопиет еще громче, если посмотреть статистику по городам: из всех задействованных немецких городов меньше всего сказочных событий (будем честны: ноль) происходит в самом любимом городе Андерсена — Веймаре. Это совершенно дезориентирует и вносит в план экспедиции непоправимую ошибку, избежать которой можно только предварительно немного высунувшись из сказки — что мы сейчас и сделаем. Для этого, правда, придется поставить сказку с ног на уши и начать с конца. Ну, точнее, почти с конца.
Веймар: если бы не Лист
Город Веймар (Weimar),Илл. 1 куда предательски укатила героиня «Ночного колпака», стал для Андерсена, по его собственным словам, второй родиной. За двадцать четыре своих визита в Германию писатель был в Веймаре восемь раз и всегда находил там самый радушный прием — в том числе при дворе великого герцога Карла Александра Саксен-Веймар-Эйзенахского. В записях Андерсена сохранилась масса дифирамбов городу и его обитателям, и было за что: в Веймаре с ним носились, как с писаной торбой. Наперебой звали обедать, водили по памятным местам, приглашали читать сказки в придворном литературном кружке, отмечали его сходство с Шиллером (с чем сын Шиллера, правда, был не до конца согласен), а внук Гёте Вальтер даже переработал его «Импровизатора» в драматическую пьесу, которую показывали в доме Гёте. В общем, полная противоположность саркастичному Копенгагену.
Илл. 1
Веймар
Все проходит, все изменяется! Отец Молли оставил родину и уехал с Молли далеко-далеко. В наше время торжества пара понадобилось бы всего несколько часов, тогда же надо было ехать больше суток, чтобы добраться до того города, куда они уехали. Он находился восточнее Эйзенаха, совсем в другом конце страны; это был город Веймар.
Впервые Андерсен оказался в Веймаре именно благодаря Гёте-младшему. То есть изначальный план, конечно, состоял в знакомстве с Гёте-старшим, но увы — во время первого путешествия в Германию (1831) Андерсену еще нечем было отрекомендоваться, а на момент выхода немецкого издания «Импровизатора» (1835) Гёте-старшего уже не было в живых. Зато его невестка, однажды прослышав, что Андерсен гостит у Мендельсона в Лейпциге, специально приехала туда на поезде из Дрездена, чтобы повидаться лично. Узнав от нее, что Гёте-младший настолько увлечен его творчеством, что даже порывался сам ехать в Копенгаген знакомиться, Андерсен сделал робкий вывод, что в Веймаре ему будут рады, — и предчувствие его не обмануло.
Впрочем, при всей значимости фигуры, было бы несправедливо утверждать, что Андерсен стремился в Веймар только ради Гёте. Дело в том, что само присутствие Гёте в Веймаре было не случайностью, а прямым следствием культурной политики, начатой еще бабушкой великого герцога Карла Александра, герцогиней Анной Амалией Брауншвейгской. Бойкая бабушка в свое время настолько увлеклась воспитанием сыновей в духе Просвещения, что превратила Веймар в сплошной культурный фестиваль: сначала пригласила Христофа Мартина Виланда на роль преподавателя, затем подтянулись Гёте с Шиллером — ну и завертелось. Сын, а затем и внук герцогини достойно продолжили ее дело, активно культивируя почву и засеивая ее талантами, в результате чего Веймар въехал из эпохи Просвещения в свой «золотой», а затем (после смерти Гёте) и «серебряный» век, не снижая оборотов. Город удерживал статус интеллектуальной столицы Германии и «Афин на Ильме» чуть ли не до самой Ноябрьской революции 1918 года, и все это время в нем кишмя кишели блестящие умы, привлекая сюда как новых деятелей культуры и искусства, так и охотников до коллекционирования социально-культурных связей. Андерсен принадлежал к числу и тех, и других, так что его появление в Веймаре было просто неизбежным.
Все визиты Андерсена в Веймар пришлись на самый разгар его «серебряного века», то есть когда ни Гёте, ни Шиллера уже не было в живых, но на смену им пришли деятели ничуть не меньшего масштаба. В частности, одной из самых видных фигур в Веймаре того периода был не кто иной, как Ференц Лист, в 1848 году приглашенный туда на должность придворного капельмейстера. Пишут, что он согласился на это предложение не от хорошей жизни: предшествовавший тому десяток лет бурной концертной деятельности напрочь отбил у него охоту к музыкальному просветительству (публика, «медленно воспринимающая возвышенную красоту в прекрасном», предпочитала чего попроще) — но умище-то куда девать? А вот в роли капельмейстера и при патронаже великого герцога можно было самостоятельно определять репертуар театра, всласть экспериментировать и нести культуру в массы, не особенно эти массы спрашивая. И тут мы начинаем потихоньку приближаться к контексту нашей истории.
Дело в том, что Лист был страстно увлечен творчеством Вагнера и всячески его продвигал. Листа даже называют вагнеровским добрым гением: считается, что своим успехом в Германии Вагнер обязан именно ему. Вагнер мог бы, наверное, вырулить и сам (у «Лоэнгрина» были все шансы не повторить первоначальный провал «Тангейзера»), но в самый неподходящий момент в Дрездене объявился русский анархист Михаил Бакунин, и все пошло кувырком. Композитор настолько проникся идеями Бакунина, что забросил уже на тот момент принятого к постановке «Лоэнгрина» и приложил все силы к активному участию в Дрезденском восстании 1849 года, в победе которого видел способ достичь не столько политических, сколько художественных целей. Когда восстание было разгромлено прусскими войсками, а Бакунин отправился на историческую родину убирать снег, на политически неблагонадежного капельмейстера Вагнера начала охоту вся полиция Германского союза. Вот тут-то и выяснилось, как хорошо иметь в числе своих поклонников Ференца Листа: тот укрывал Вагнера у себя в Веймаре около недели, успев за это время показать ему местную постановку «Тангейзера», затем выхлопотал для него поддельный паспорт и от греха спровадил из страны. Уже за границей, отдышавшись, Вагнер осознал, что надо бы все-таки поставить «Лоэнгрина» — но где? О дрезденской сцене не могло быть и речи, и тут опять пришел на помощь Лист, взявшись организовать премьеру у себя в Веймаре — с нее-то и начался триумф Вагнера на родине. Одна веймарская постановка принесла композитору больше славы, чем все предыдущие дрезденские. В короткий срок «Лоэнгрин» разошелся по всем театрам страны, и скоро уже сам Вагнер, сидя в Цюрихе безо всякой возможности высунуть оттуда нос, называл себя единственным немцем, не слышавшим «Лоэнгрина».
