Век спустя к истории Марии Груббе возвращается Стен Стенсен Бликер в повести «Отрывки из дневника сельского пономаря»
[111] (1824) — кстати, считается, что тоже не на пустом месте: отец Бликера служил преподавателем в Тьеле (Tjele), фамильном поместье Груббе, и в его бытность рассказы о яркой судьбе представительницы рода еще могли быть живы в памяти местных жителей. Однако, будучи священником, Бликер видит в Марии скорее пример для осуждения и выстраивает свое повествование с позиции «вот что бывает, когда потворствуешь страстям, вместо того чтобы укреплять волю и развиваться как личность». Это, конечно, соответствовало взглядам, доминировавшим тогда в датском обществе: мысль о том, что страсти могут являться неотъемлемой частью человеческого «я», до сих пор является причиной священных войн — что уж говорить о плюс-минус начале XIX века. Однако морализаторство — всегда палка о двух концах: чересчур активно пытаясь насадить табу, рискуешь вместо этого пробудить любопытство. Не исключено, что если бы не Бликер, то о Марии Груббе лет через двести никто бы и не вспомнил — мало ли было в истории опустившихся дворян. Собственно, к тому и шло: даже место погребения «матушки Сёрен» обнаружилось только в наши дни, и то чисто случайно (см. ниже), то есть хоронили ее, как и писал Андерсен, без особых почестей (к слову об отношении современников) — земелькой присыпали да и забыли. Однако волшебная сила искусства, как обычно, все перевернула. (Если вы делали домашнюю работу по публичной политике, то знаете: так обычно и происходит первичный «сдвиг окна».)
В 1843 году вышел сборник Юста Маттиаса Тиле «Датские предания» — тот самый, к которому Андерсен впоследствии неоднократно обращался за сюжетами (см. предыдущие главы). В нем семейству Груббе тоже досталось на орехи — основной удар, правда, пришелся на голову Эрика Груббе, отца Марии. Предание народными устами разоблачало злодеяния его молодости, а «непотребное поведение» его дочерей и их бесславную кончину расценивало как справедливое возмездие — иными словами, служило дополнительным подтверждением тому, что в целом отношение к истории Марии Груббе (среди тех, кто ее еще помнил) на тот момент было не ахти.
После выхода сборника Тиле Андерсен оказался, как тот владелец домика на берегу океана, окружен предками птичницы Греты с трех сторон. Не хватало только искры — и ею, со слов самого маэстро, послужила прочитанная им газетная заметка о Марии Груббе в «Областных ведомостях Лолланна-Фальстера». Заметка ссылалась на Хольберга, сборник Тиле ссылался на «Датский атлас», с творчеством Бликера Андерсен был также знаком — словом, «богатый материал для поэтического произведения» собрался почти мгновенно. Удивляет, кстати, что для своей трактовки истории Андерсен выбрал именно романтическую окраску, а не морально-этическую, хотя уж где-где, а здесь поводов для морализаторства было хоть отбавляй — и персонаж, мягко говоря, неоднозначный, и предшественники задали тон, да и самому Андерсену было не чуждо делать из человеческих судеб далеко идущие религиозные выводы. Тем не менее в «Предках птичницы Греты» (1869) нет ни оценок, ни выводов, только сама история — почти как у Хольберга, только с розовыми очками вместо микроскопа: Мария предстает в ней в роли героини хоть и своевольной, но честной — а значит, положительной.
Перенос истории Марии в сказочную плоскость предсказуемо нарушил сцепление с реальностью: по андерсеновскому тексту восстановить ход событий в их естественной среде практически невозможно. Эрик Груббе у него живет в фамильном замке под Орхусом, Сёрен служит матросом, Палле Дюре хозяйничает в Нёрребеке… То ли Андерсену на старости лет изменил его фирменный перфекционизм, то ли слишком далеко было тащиться вновь в Ютландию за зарисовками с натуры, то ли еще что — так или иначе, маэстро ограничился теми источниками, которые были под рукой. В результате характерного для Андерсена многослойного повествования, где под сказочной картинкой скрывается историческая, научная, географическая и прочие «взрослые» реальности, из «Предков» не получилось. Отдуваться за это пришлось уже следующему автору, который, впрочем, не заставил себя ждать — им стал современник Андерсена Йенс Петер Якобсен со своим историческим романом «Фру Мария Груббе. Интерьеры XVII века» (1876).
Будучи апологетом реализма, Якобсен подошел к вопросу фундаментально: засел в Королевской библиотеке и не успокоился, пока не изучил все источники по теме, до каких смог дотянуться, включая протоколы бракоразводных процессов. Именно благодаря въедливости Якобсена исторический фон в романе обрел столь детальную проработку, которая в результате помогает восстановить нарушенное Андерсеном сцепление. Образ главной героини у Якобсена, кстати, тоже щедро пригубил из чаши реализма: его Мария Груббе — уже не одномерный персонаж сказок и легенд. Биолог по образованию и дарвинист по научным убеждениям, Якобсен всерьез задался вопросом мотивации своей героини и поиском баланса между духовным и физическим в ее характере. В результате Мария получилась у него женщиной из плоти и крови, настолько густо замешанных со всем остальным, что Андерсен от такого персонажа сбежал бы впереди собственного крика.
Однако ознакомиться с романом Якобсена маэстро, — вероятно, к счастью, — не довелось: «Фру Мария» вышла только через год после смерти Андерсена. Впоследствии образ Марии
[112] перекочевал в «женскую литературу» как пример чудесного самоосознания и несгибаемой воли, потом некоторое время служил иконой для второй волны феминизма, а затем постепенно уступил «окно дискурса» более актуальным персонажам, в проработке которых особенно отличились такие современные мастера, как Катрин Брейя и Ларс фон Триер. Но оставим лучше развитие этой сложной темы тем, кто хорошо в ней разбирается, а сами вернемся-ка к «Предкам птичницы Греты» — благо теперь у нас есть почти все, чтобы рассказать их историю в деталях. Для этого нужно всего ничего: перечитать роман Якобсена, вытянуть из него факты и аккуратно подклеить их с изнанки к андерсеновскому сюжету. В результате получится то самое многослойное повествование, которого не хватало двумя абзацами выше: сказка в нем — от Андерсена, а якобсеновские изыскания послужат источником сносок там, где они необходимы (то есть практически везде).
Хауребаллегор и Тьеле: детство, отрочество, юность
Топографический кавардак начинается в «Предках птичницы Греты» с первых же строчек. Теоретически на роль «старой, исчезнувшей, усадьбы» в первую очередь напрашивается ютландская усадьба Тьеле (Tjele), где Эрик Груббе провел свои последние сорок пять лет, — но она, наперекор Андерсену, стоит до сих пор, и птичника там никакого нет (по крайней мере, теперь). Если же отталкиваться от того, что «старую усадьбу» снесли, то можно предположить, что под ней подразумевается усадьба Хауребаллегор (Havreballegard) близ Орхуса (Arhus) — Андерсен как раз ссылается на те места. И действительно, семейство Груббе некоторое время жило в Хауребаллегоре. В тот период поместье было собственностью датской короны, и, получив пост главы округа, Эрик переехал туда с женой в 1636 году; в 1643 году там родилась Мария, и там же четыре года спустя умерла ее мать. И все могло бы даже сойтись, не переберись Эрик с дочерьми
[113] в 1651 году в Тьеле, где и разворачивались последующие события. По всему выходит, что Андерсен, то ли решив пренебречь подробностями, то ли намеренно запутывая следы, сделал образ старой усадьбы в сказке собирательным: в период детства и юности Марии роль отчего дома, судя по всему, играет усадьба Хауребаллегор, затем события «перескакивают» в Тьеле, а под конец эстафету снова принимает Хауребаллегор — его-то и сносят и строят взамен птичник.
