Илл. 8
Окрестности Стуббекёбинга
Впрочем, моряки есть моряки, независимо от размеров судна, на котором они ходят, так что паб при Буррехюсе пришелся очень кстати. Сёрен охотно участвовал в возлияниях, а порой и в сопряженных с ними потасовках — и все бы ничего, не случись ему однажды в 1711 году при очередной погрузке дров повздорить со шкипером. Тот оказался вооружен пистолетом, который — привет Антону Павловичу — при невыясненных обстоятельствах выстрелил, уложив самого шкипера наповал. Убийство было признано непреднамеренным, и Сёрен получил три года каторги — сначала на верфях Бремерхольма (Bremerholm) в Копенгагене
[120], а затем на так никому и не пригодившихся работах по усилению фортификаций замка Кронборг (эту историю см. в главе про «Хольгера Датчанина»). С этого момента Мария осталась в Буррехюсе одна.
И тут настало время перейти к истории Людвига Хольберга, а заодно выяснить, почему все-таки Андерсен и Хольберг считали Сёрена матросом.
Копенгаген, Стуббекёбинг и Уледиге: Людвиг Хольберг и воображаемые сотрапезники
Как вы помните из главы про «Обрывок жемчужной нити», в 1708 году Людвиг Хольберг вернулся из своих заграничных путешествий и пустил корни в Копенгагене. Однако к концу 1710 года до Зеландии докатилась эпидемия чумы, прибывшая из Польши дорогами Северной войны. Зацепившись в Хельсингёре, болезнь быстро перекинулась на столицу, и многие люди со здоровой системой ценностей и минимумом недвижимого имущества предпочли спешно покинуть город. Среди них был и Людвиг Хольберг.
Андерсен пишет о Хольберге как о молодом студенте, хотя он на тот момент уже не был ни тем, ни другим: в 1711 году ему исполнилось двадцать семь лет, а университет он закончил семью годами ранее, еще до отъезда за границу. Якобсен подходит к описанию Хольберга более аккуратно, называя его «человечком необычайно моложавого вида, на первый взгляд лет восемнадцать-девятнадцать» и сразу же оговариваясь, что по ряду других признаков «нетрудно было догадаться, что он гораздо старше». Более точен Якобсен и в отношении званий и степеней: у него Хольберг представляется Марии Груббе алумнусом (то есть выпускником) в степени магистра, что соответствует исторической действительности. В чем Андерсен и Якобсен сходятся, так это в вопросе Борховской коллегии: Хольберг действительно жил там с 1709 по 1714 год, и именно там его застала эпидемия чумы, так что маршрут его бегства из Копенгагена, описанный у Андерсена, очень похож на правду.
Борховская коллегия (Borchs Kollegium) в Копенгагене представляла собой нечто вроде привилегированного университетского общежития, предназначенного, по словам основавшего ее профессора Олуфа Борха, «для шестнадцати наиболее прилежных и богобоязненных студентов». Располагалась она (да и сейчас располагается) на той самой улице Каннике, прямо напротив театра, куда ходил смотреть пьесу студент-медик из «Калош счастья» (см. соответствующую главу), между Круглой башней и Копенгагенским университетом. Современное здание, правда, Людвига Хольберга уже не помнит, потому что это уже третья его инкарнация: первая сгорела во время Копенгагенского пожара 1728 года (вместе с соседней коллегией Регенсен
[121]), а вторая — в результате бомбардировки Копенгагена англичанами в 1807 году (см. главу про «Хольгера Датчанина»). Реконструкция, которую мы можем видеть сейчас, относится к середине XIX века, но так как исторический облик здания был полностью сохранен, немножко повоображать не грех.
Самый простой способ добраться от Борховской коллегии до городской гавани — это пройти один квартал на северо-восток до Круглой башни, а затем свернуть на юго-восток по улице Кёбмагергеде (Købmagergade)Илл.9 — она выходит к площади Высокого моста, а там до гавани рукой подать. У Андерсена Хольберг вместо этого идет в сторону Слотсхольмена по какой-то другой улице с подозрительно похожим названием — Кёдмангергеде (Kjødmangergade). Такой улицы на современной карте Копенгагена нет, но небольшой экскурс в историю столичной топонимики расставляет все точки над i: оказывается, это просто разные вариации одного и того же наименования. В XVI веке на этой улице располагались лавки мясников; слово «мясник» в стародатском звучало как «kjødmanger», то есть «Кёдмангергеде» дословно означало «Мясницкая улица». Впоследствии мясные лавки переместили на Скиндергеде (Skindergade), но название улицы настолько прикипело к ней, что его решили не менять, ограничившись небольшой корректировкой написания и произношения, чтобы не мучить иноземных резидентов (коих в Копенгагене было пруд пруди) зубодробительной местной фонетикой. Так улица и превратилась в Кёбмагергеде (Kjøbmagergade, затем Købmagergade).
Илл. 9
Копенгаген. Улица Кёбмагергеде
Над городом навис густой тягучий туман, на улицах не было видно ни души. Кругом почти на всех дверях и воротах стояли кресты — в тех домах были больные чумой или все уже вымерли. Не было видно людей и в более широкой извилистой Кёдмангергеде, как называлась тогда улица от Круглой башни до королевского дворца.
Выйдя к Слотсхольмену, андерсеновский Хольберг направляется к причалам у Дворцового моста (Slotsbroen), чтобы там сесть на корабль. Дворцовым во времена Андерсена назывался один из мостов через Фредериксхольмский канал (Frederiksholms Kanal) — теперь он носит название Мраморного (Marmorbroen).Илл. 10 Вроде бы понятно, что к чему, однако здесь выплывает хронологическая нестыковка: Дворцовый мост появился только в 1745 году, через тридцать с лишним лет после описываемых событий, в качестве парадного въезда в только что построенный дворец Кристиансборг — отсюда и его название. Эту же ремарку можно отнести и к самому «королевскому дворцу», мимо которого в «Предках птичницы Греты» проплывало судно: в 1711 году на Слотсхольмене еще не было никакого дворца, а был Копенгагенский замок
[122] (его снесли в 1731 году, чтобы расчистить площадку для Кристиансборга). Теоретически за свидетелей отплытия Хольберга могли сойти соседние с Дворцовым Штормовой (Stormbroen) и Принцев (Prinsens Bro) мосты, построенные еще в XVI веке, но их арки настолько низкие, что под ними вряд ли бы прошло парусное судно — разве что небольшая лодка со складной мачтой. Впрочем, когда речь идет о спасении от чумы, корабли не выбирают.
