Она просунула руку под одеяло и коснулась живота, потом опустила руку ниже, на выпуклость прокладки в своих трусах. Осознание приходило постепенно, по капле, пока внезапно она вся не погрузилась в правду: ее спросили, беременна ли она, Бет ответила «нет», и у нее даже не защемило сердце, потому что она говорила правду. Но они все равно взяли мочу и кровь на анализ, повозили преобразователем УЗИ по животу, как будто не верили ей на слово. Последнее, что помнила Бет, — уродливые лампы на потолке, а потом — провал, беспамятство.
Она пробовала заговорить, но ей пришлось потрудиться, чтобы обрести голос, а когда он таки появился, то звучал совершенно как чужой.
— Папочка! — прохрипела она.
Потом он наклонился над ней, положил свои теплые ладони ей на плечи, погладил по рукам.
— Привет, малышка моя, — приветствовал он.
Отец улыбался, и она заметила глубокие морщины в уголках губ, как будто искривленные страхом. На висках — коричневые возрастные пятна, которых она раньше не замечала. Когда же он успел постареть, так что она не заметила?
— Где я?
Он убрал волосы с ее лица.
— В больнице. С тобой все будет хорошо, родная. Просто отдыхай.
— Что произошло?
Он опустил глаза.
— Ты… ты потеряла слишком много крови. Тебе было необходимо переливание. Что бы там ни было, малышка, мы вместе все преодолеем.
Как же Бет хотелось, чтобы это было правдой. Она истово желала, чтобы вошел врач и сказал, что у нее редчайшая, ужасная разновидность рака. Потому что ей легче услышать смертельный диагноз, чем разочаровать собственного отца.
Он наклонился, отводя взгляд, поправил на ней больничную сорочку с завязкой на спине.
— Не стоит устраивать бесплатное представление, — прошелестел он, понизив голос.
Она как-то читала, что жертвы инквизиции должны были оплачивать собственное наказание, собственное заключение в тюрьму. Чтобы избежать смерти, они должны были назвать имена тех, кто не верит, что бог наш — Иисус Христос. И не имело никакого значения, были или нет они действительно виновны.
— Папочка, — заговорила она, и тут в палату вошла медсестра.
Она вся была какая-то кругленькая: круглые щеки, ягодицы, груди, живот — и от нее пахло корицей. Бет смутно помнила, как над ней склонилось ее лицо. «Меня зовут Джейла, я ваша медсестра, я позабочусь о вас. Вы меня слышите?»
— Пора бы, — ответил отец. — Ненормально, когда столько крови… оттуда. С моей дочерью все будет хорошо?
Джейла перевела взгляд с Бет на ее отца.
— Я могу поговорить с Бет наедине?
И в эту самую секунду Бет поняла, что настал ее Судный день, ее время предстать перед Великой Инквизицией. Но отец ее об этом не догадывался, поэтому истолковал ее зажатость как страх перед врачами, а не как ужас перед неизбежным признанием.
— Вы можете говорить в моем присутствии, — предложил он. — Ей всего семнадцать. — Отец взял ее за руку, как будто мог придать ей силы, какими бы плохими не были новости.
Бет показалось или взгляд Джейлы потеплел, когда они встретились глазами? Как будто она могла смягчить слова.
— Бет, пришли ваши анализы, — сообщила сестра. — Вы знали, что были беременны?
— Нет, — прошептала она. Всего лишь односложное слово, которое с одинаковым успехом могло быть ложью и отрицанием того, что вот-вот должно было произойти.
В глаза отцу Бет не смотрела. Он поднял ее руку, и на долю секунды ей показалось, что она в нем ошиблась: он останется рядом и простит ее… их… обоих. Но вместо этого отец сжимал руку все сильнее — до тех пор, пока она не почувствовала, как он большим пальцем трет край серебряного колечка, которое подарил ей на четырнадцать лет. Того самого, которое должно было знаменовать ее чистоту до первой брачной ночи.
— Ты… правда, что ли… — прозвучал его сдавленный голос и, кажется, даже скрежет зубов.
Медсестра что-то пробормотала под нос и выскользнула за занавеску. Бет даже не заметила, она была не здесь — а за футбольным полем, под скамейками стадиона, где над головой только звезды, помогающие найти ответы на вопросы, которые она боялась задать вслух: «Стоит ли… А если он… Неужели?»
И вслед за этим: «Да, да, да!»
На одну ночь она стала предметом преклонения. И тот парень зажег огонь там, где раньше она не ощущала ничего подобного. Он молил ее своими руками, губами и обещаниями, а она совершила одну-единственную ошибку — поверила ему. Даже после того, как он поступил, она так часто мысленно возвращалась к воспоминаниям о той ночи, так отшлифовала и отполировала их, что они стали настоящей жемчужиной, а не раздражающей песчинкой.
Ей пришлось именно так к этому относиться, потому что, если не считать себя особенной и единственной, то будешь еще бóльшей дурой.
Но отец считал иначе. Раньше она думала: ничто не может ранить ее больнее, чем осознание того, что Джон Смит — выдуманное имя. Она с готовностью отдала то, что уже никогда не вернешь, — не только свою девственность, но и собственную гордость. Однако сейчас… сейчас рана становилась все глубже: ее ранило выражение отцовского лица, когда он понял, что Бет — «подпорченный товар».
— Папочка, пожалуйста, — взмолилась она. — Я не виновата…
И он ухватился за соломинку.
— Тогда кто так с тобой поступил? — заскрипело его пересохшее горло. — Кто тебя обидел?
Бет вспомнила влажное и нежное прикосновение губ Джона, когда они скользили по ее ногам, все выше и выше, а потом льнули к ее губам…
— Никто, — услышала она свой голос.
Отец сжал кулаки.
— Я убью его! Я убью его за то, что он посмел к тебе прикоснуться. — Отец говорил неистово. Отрывисто и резко. — Кто о-он-н?!
В какую-то секунду Бет едва не засмеялась. «Удачи в поисках!» — пронеслось в голове. Но вместо того, чтобы направить собственный гнев на того, кто носил имя Джона Смита, она всю силу негодования направила на отца.
— Вот поэтому я ничего тебе и не сказала, — повернула она голову к нему. И в следующее мгновение сама испугалась того, что стояло за этими словами, но уже не могла остановиться. — Именно поэтому я обратилась в клинику. Потому что знала, что ты именно так и отреагируешь.
От ее злости дрожали занавески, ногти впились в ладони. Бет почувствовала себя гидрой: как будто отец отрубил ей голову и на ее месте выросла другая, вдвое сильнее и опаснее.
Где-то в глубине души Бет осознавала, что стала женщиной не потому, что переспала с парнем. И не потому, что забеременела и пыталась избавиться от ребенка. Просто-напросто, когда к тебе наперекор всему продолжают относиться как к ребенку, хотя ты уже давно выросла…
Отец недоуменно уставился на нее.
