– Ой, у меня же совсем мокрые волосы! – воскликнула наконец Катрина. – Вы не против, если я просушу их, пока мы разговариваем?
– Конечно нет.
– Тогда встаньте, мне нужно достать полотенце.
Они встали одновременно. В фургоне было совсем тесно. И они коснулись друг друга. И неожиданно оказались на кровати. Движения его губ, прижимающихся к ее губам, теплый их вкус, настойчивая мольба его пальцев, поглаживающих ее затылок и спину, – все это было для нее очень странно, все это приводило ее в замешательство. Сначала она отвечала на ласки как бы неохотно, потом все проворней, с озадачивающими ее движениями собственного тела; пальцы ее жадно хватали его руки и плечи. Она этого не понимала, но ей было все равно. Смятение охватило все ее существо, она уже не могла от него избавиться, да и не хотела. Протянув руку, она запустила пальцы в его волосы, притянула голову к себе. Зубы его впились ей в губы – о, какая сладкая, какая возбуждающая боль! А тут еще ладонь его поползла со спины обратно и накрыла ее упругую круглую грудь. Сквозь тонкую ткань он нащупал бугорок соска и нежными пальцами стал ласкать его. Она ответила ему, как молодая кобылка, впервые познавшая хлыст. Мгновение лежала, потрясенная его лаской, потом судорожно дернулась, и это застало его врасплох. Он отпрянул от кровати и больно ударился головой об угол деревянного сундука. Сев на полу, изумленно уставился на нее и даже забыл потереть шишку на голове. Щеки ее вспыхнули, обеими руками она откинула назад волосы. Она дико трясла головой, словно пытаясь прийти в себя и одновременно что-то произнести.
– Теперь вы должны идти, минхеер… слуги приготовили для вас постель в другом фургоне, – сумела она наконец сказать.
Шон кое-как поднялся на ноги:
– Но я думал… ведь мы с тобой… ну, ты понимаешь…
– Не подходите ко мне, – тревожно предупредила она. – Если вы снова сегодня тронете меня, я… я вас укушу.
– Но, Катрина, прошу тебя. Как же я могу спать в другом фургоне…
Эта мысль ужаснула его.
– Я буду готовить еду, чинить одежду… я буду делать все-все! Но пока вы не найдете священника…
Продолжать она не стала, но Шон и без того понял, что она имеет в виду. Он принялся возражать, пытаясь сломить непреклонность этой дочери бура. Но в конце концов отправился искать свою койку.
Однако там он увидел перед собой одну из собак Катрины, еще не совсем взрослую пятнистую гончую. Попытки Шона убедить пса, чтобы тот ушел, потерпели полный провал, как и давешний спор с его госпожой. Они устроились на одной кровати. В течение ночи они так и не сошлись во мнении, что такое половина одеяла. С тех пор собака получила кличку Тиф
[44].
16
Шон твердо решил показать Катрине, что ее позиция очень его обижает и возмущает. Он будет с ней вежлив, но холоден. Однако утром, когда они сели завтракать, буквально через пять минут его демонстративное осуждение ее поведения удивительным образом преобразилось: он сидел и не мог отвести глаз от ее лица, а говорил так много, что завтрак продлился целый час.
Дождь лил не переставая еще три дня, а потом прекратился. Выглянуло солнышко, и все радостно приветствовали его, как старого друга. Но прошло еще десять дней, пока к реке наконец не вернулся здравый рассудок.
Для них двоих ни время, ни дождь, ни поведение реки почти ничего не значили. Они ходили в буш по грибы, сидели в лагере, а когда Катрина была чем-то занята, Шон ходил за ней как хвост или сидел рядом. А еще они разговаривали. Слушала она его очень внимательно. Там, где надо было смеяться, смеялась, где удивляться – сидела раскрыв рот и глядела на него не отрываясь. В общем, слушательницей Катрина оказалась превосходной. Что же касается Шона, один только звук ее голоса приводил его в состояние восторженного транса – так было бы, даже если бы она просто повторяла одно и то же слово. А вот по вечерам обоим было трудновато. Уже к вечеру Шон начинал беспокоиться и искал любой повод, чтобы только к ней прикоснуться. Она тоже хотела этого, но ее напугало чувство, которое она испытала в ту ночь, оказавшись совсем рядом с ним, и которому чуть не поддалась. Поэтому Катрина составила на листке список правил поведения и положила его перед Шоном:
– Обещай только целовать, а больше – ни-ни!
– Обещаю, если, конечно, сама не скажешь, что можно, – с готовностью согласился Шон.
– Ну уж нет! – Она сразу увидела в этом ловушку.
– То есть даже если скажешь, что можно, я должен ни-ни, только целовать?
Она покраснела:
– Если днем – это другое дело… но только не ночью: ночью нельзя, даже если скажу, что можно. Не сдержишь обещание – больше ко мне в жизни не притронешься.
Правила Катрины оставались незыблемы.
И вот вода в реке спала, и появилась возможность переправить фургоны на северный берег. Сезон дождей взял передышку и накапливал силы; все знали, что скоро дожди снова зарядят на всю катушку. Река хоть и осталась полноводна, но не смертельно: самое время переправляться. Сначала Шон переправил буйволов, заставив их плыть через реку всем стадом. Ухватив одного за хвост, как охотник, загарпунивший кита, он переправился тоже, и когда достиг северного берега, его встретил дружный хор радостных приветствий.
В фургоне, служившем складом, они взяли шесть бухт толстой неиспользованной веревки и соединили их вместе. Концом веревки обвязав себя за пояс, Шон заставил лошадь отбуксировать себя обратно, а Мбежане по ходу движения потихоньку стравливал. Потом Шон проследил, чтобы зулусы Катрины опорожнили все бочки с водой, и крепко-накрепко закрепил их по обе стороны первого фургона – пустые бочки не дадут ему утонуть.
Далее, привязав к фургону веревку, совместными силами спустили его на воду и поправили поплавки, чтобы фургон держался на воде ровно. Шон подал Мбежане сигнал и подождал, пока тот прикрепляет другой конец веревки к стволу дерева. Потом столкнули фургон в поток и с тревогой наблюдали, как он, раскачиваясь, словно маятник, уносится течением и одновременно, удерживаемый веревкой, приближается к северному берегу.
Фургон достиг берега на расстоянии ширины реки вниз по течению. На берегу, где был Шон, раздались радостные крики, а Мбежане и остальные зулусы бросились к фургону, чтобы притащить его в лагерь. У Мбежане уже наготове были буйволы, которых в фургон и впрягли. А лошадь с Шоном снова переплыла через реку с концом веревки.
Шон, Катрина и ее зулусы плыли в последнем фургоне. Шон стоял за спиной Катрины, обеими руками обняв ее за талию – якобы для того, чтобы она, не дай бог, не упала. Зулусы кричали и весело смеялись, как дети на увеселительной прогулке.
Поток воды бил в боковину фургона, раскачивал его и вертел в разные стороны. С захватывающей дух скоростью они пересекли реку, и фургон врезался в берег. От удара все попадали в воду – глубина там, к счастью, оказалась всего по колено. Все благополучно выбрались на берег. С платья Катрины ручьями стекала вода, волосы залепили лицо, одна щека была заляпана грязью, а сама она задыхалась от смеха. Размокшие нижние юбки прилипли к ногам и мешали идти, и тогда Шон подхватил ее на руки и понес в лагерь. Шагая вслед за ними, зулусы громко подбадривали его. Катрина повизгивала и просила отпустить, а сама обеими руками крепко держалась за шею Шона.
