Шон так и уставился на нее:
– Не понял?
– Вспомни, как ты кричишь на них, когда сердишься.
– Ублюдки, – сказал Шон и сразу вдруг забеспокоился. – Черт, а я и не подумал об этом! Надо срочно найти священника. Я не хочу, чтобы у меня рождались незаконнорожденные дети. Надо возвращаться в Луис-Тричардт.
– У тебя остался месяц, – предупредила его Катрина.
– Боже мой, мы ведь не успеем. Мы выехали слишком поздно. – Лицо Шона мертвенно побледнело. – Погоди-ка, кажется, я придумал. За горами на побережье есть поселение португальцев.
– Но, Шон, они же католики.
– Да у всех у них один начальник, все работают на него.
– А сколько займет переход через горы? – с сомнением спросила Катрина.
– Не знаю. Если верхом, возможно, недели две.
– Верхом? – Кажется, она еще больше засомневалась.
– А, черт… тебе же нельзя верхом! – Шон почесал нос. – Тогда поеду один и привезу попа сюда. Подождешь меня здесь одна? С тобой останется Мбежане, он о тебе позаботится.
– Да, конечно, не пропаду.
– Если не хочешь, я никуда не поеду. Это не так уж важно.
– Нет, это важно, ты знаешь, что это важно. Ничего со мной не случится, честное слово.
Шон отправился в путь на следующее утро, но накануне отвел Мбежане в сторонку:
– Ты понимаешь, почему я не беру тебя с собой, да?
Мбежане молча кивнул, но Шон сам ответил на свой вопрос:
– Потому что здесь у тебя дело гораздо более важное.
– По ночам, – сказал Мбежане, – я буду спать под фургоном нкозикази.
– Что-о? Ты собираешься спать? – угрожающе переспросил Шон.
– Только совсем чуть-чуть… да и сплю я очень чутко, – улыбнулся Мбежане.
– Вот так-то лучше.
21
Шон попрощался с Катриной. Она не проронила ни единой слезинки, понимая всю необходимость этого шага и тем самым помогая ему спокойно перенести расставание. Довольно долго они стояли возле своего фургона обнявшись, шептались, почти касаясь губами друг друга. Наконец Шон крикнул, чтобы подавали лошадей. Хлуби шел за ним следом, ведя на поводу вьючную лошадь.
Они пересекли русло Саби. Выбравшись на противоположный берег, Шон обернулся и бросил взгляд туда, где он оставил жену. Катрина все еще стояла возле фургона, за ее спиной маячила фигура Мбежане. В зеленом платье и шляпке, она казалась совсем молоденькой. Шон помахал над головой шляпой и двинулся в путь в сторону горного хребта.
По мере того как они поднимались все выше, леса сменились лугами, и каждая следующая ночь оказывалась холодней предыдущей. Потом и луга сменились голыми обрывистыми утесами и туманными ущельями горного хребта. Следуя охотничьими тропами, Шон и Хлуби с трудом карабкались все выше, порой теряли их и, встретив непроходимые скалистые кручи, поворачивали обратно. Они заново искали проход, проводя лошадей через крутые склоны, а по ночам жались поближе к костру, прислушиваясь к крикам бабуинов в окружающих скалах.
И вдруг однажды, в самый разгар яркого, как бриллиант, утра они вышли к перевалу. К западу, откуда они пришли, земля, словно карта, раскинулась перед ними, и расстояние, которое они покрыли за неделю пути, казалось до смешного коротким. Напрягая глаза и воображение, Шон смог различить темно-зеленый пояс русла реки Саби. К востоку же земля тонула в синеве, но это было не небо, и он не сразу догадался, что же это. И вдруг до него дошло.
– Море! – крикнул он, и вместе с ним радостно засмеялся Хлуби. Какое же это божественное чувство – стоять, возвышаясь над всем миром!
Они отыскали наиболее легкий спуск по восточным склонам хребта и вышли на прибрежную равнину.
У самого подножия на пути им попалась деревня аборигенов. Увидев возделанные поля, жилища, в которых живут люди, Шон испытал чувство сродни с потрясением. Для него стало уже привычным считать, что он и его спутники – единственные оставшиеся на земле люди.
Едва увидев его, все население деревушки разбежалось кто куда. Матери хватали детей под мышки и спасались бегством, стараясь не отстать от своих мужчин: в этой части Африки еще хорошо помнили визиты торговцев рабами. Буквально через две минуты Шон снова испытал знакомое чувство, будто он – единственный человек на этой земле.
Ко всем остальным племенам Африки зулусы относились свысока; вот и теперь, глядя на происходящее, Хлуби печально покачивал головой.
– Обезьяны, – кратко прокомментировал он.
Шон спешился; они привязали лошадей к большому дереву, растущему в самом центре деревни. Затем сели в тенечке и стали ждать.
Хижины местных жителей были похожи на ульи из листьев травы с почерневшими от дыма крышами; между ними, ковыряясь в голой земле, бродили куры.
Через полчаса Шон увидел в зарослях кустарника черное лицо – обладатель его внимательно за ними наблюдал. Шон сделал вид, что не обращает на него внимания. И вот из зарослей медленно и, по-видимому, очень неохотно показалась голова, а за ней и весь ее обладатель. Шон все так же продолжал чертить веточкой узоры в пыли между ногами. И краем глаза наблюдал, как к нему нерешительно приближается человек. Это был старик с тощими, как у аиста, ногами; один глаз его, пораженный тропической офтальмией, остекленел и ослеп. Шон понял: остальные избрали именно его исполнять роль посланника на том основании, что в случае чего для обитателей деревушки он будет наименьшей потерей.
Шон поднял голову и встретил старика ослепительной улыбкой. Тот замер на месте, губы его дрогнули и сложились в болезненную улыбочку облегчения. Шон встал, отряхнул от пыли штаны и, протянув ладонь для рукопожатия, пошел ему навстречу. И сразу же заросли буша ожили: из него высыпали остальные жители. Они смеялись и тараторили что-то, затем окружили Шона толпой и с радостными восклицаниями щупали его одежду, заглядывали в лицо. Видно было, что белого человека здесь прежде никогда не видывали. Шон пытался прекратить крепкое рукопожатие с Одноглазым и забрать руку обратно, но тот держал ее крепко. Хлуби продолжал стоять, прислонившись к стволу дерева, не принимая в этом участия и всем своим видом демонстрируя презрение к обряду радушных приветствий.
Всеобщий хаос прекратил Одноглазый, прикрикнув на толпу скрипучим от старости голосом. Мужество, которое он только что продемонстрировал у всех на глазах, было вознаграждено. По его команде с десяток молоденьких женщин куда-то сбегали и быстро вернулись, притащив с собой резную табуретку и шесть глиняных чашек, наполненных местным пивом. Продолжая по-прежнему крепко держать Шона за руку, Одноглазый подвел его к табуретке и заставил сесть. Остальные жители деревеньки расселись на корточках вокруг, и одна из девушек поднесла Шону самую большую чашку с пивом. Напиток был желтого цвета и сердито булькал. Посмотрев на него, Шон почувствовал, как его желудок болезненно сжимается. Он бросил быстрый взгляд на Одноглазого, наблюдающего за ним с тревожным волнением, поднял чашку и отхлебнул. И с некоторым удивлением улыбнулся: густой напиток оказался приятно терпким на вкус.
