Миновало много месяцев, пока Шон не решил, что теперь совершить переход на юг будет уже безопасно. Для Катрины соорудили паланкин – Шон не стал рисковать и везти ее в тряском, скрипучем фургоне. В первый день переход длился всего два часа. Паланкин с лежащей в нем Катриной несли четверо зулусов, от солнца ее защищал натянутый над головой кусок брезента.
Несмотря на всю осторожность, с которой зулусы несли ее, к концу двухчасового пути она совсем выбилась из сил. Болела спина, на желтой коже поминутно выступали капельки пота. Всю следующую неделю они ежедневно двигались по два часа, потом постепенно стали увеличивать время, пока оно не достигло обычного для путешествий периода – светлой половины суток.
Караван проделал уже половину пути до перевала Магалисберг и остановился возле водопоя с грязной водой на заросшей колючим кустарником равнине, когда к Шону подошел Мбежане:
– Нкози, у нас остался один пустой фургон, там совсем нет слоновой кости.
– Зато другие полны, – резонно заметил Шон.
– В четырех часах езды от этого места зарыто достаточно слоновой кости, чтобы наполнить все эти фургоны.
Губы Шона болезненно покривились. Он отвернулся и посмотрел на юго-восток.
– Мбежане, – тихо сказал он, – я еще не стар, но у меня достаточно в памяти страшных событий, и я буду с печалью о них вспоминать в старости. Ты хочешь, чтобы я отнял у своего друга не только его жизнь, но и его долю слоновой кости?
Мбежане покачал головой:
– Я просто спросил, больше ничего.
– А я ответил тебе, Мбежане. Это принадлежит ему… пускай остается там, где лежит.
28
Они пересекли Магалисберг и, повернув на запад, двинулись вдоль хребта. И через два месяца, как караван покинул реку Лимпопо, они достигли поселения буров в Луис-Тричардте.
Шон оставил Мбежане на площади перед церковью устраивать лагерь, а сам отправился на поиски врача. На всю округу врач здесь имелся только один. Шон нашел его в приемной, которая находилась над лавкой, торгующей всем, что требуется в повседневной жизни местных жителей, и повел его с собой к фургонам. Шон нес докторскую сумку, а врач, седобородый старичок, не привыкший к таким трудностям, семенил за ним, с трудом стараясь не отставать. Когда прибыли на место, он тяжело дышал и взмок от пота.
Пока врач осматривал больную, Шон ждал возле фургона. И нетерпеливо набросился на него, едва тот наконец спустился на землю:
– Что скажете, дружище?
– Думаю, минхеер, вы должны ежечасно благодарить Создателя, – изумленно покачал головой врач. – Просто невероятно, как это ваша жена могла выжить, перенеся и лихорадку, и потерю ребенка.
– И что теперь, есть ли опасность возвращения болезни? – спросил Шон.
– Нет, сейчас ей это не угрожает. Тем не менее она очень больна. Возможно, понадобится не менее года, чтобы ее организм более или менее окреп. Но в лекарствах я не вижу необходимости. Сейчас для нее главное – спокойствие, хорошее питание, а вам нужно набраться терпения и ждать; ее вылечит время.
Доктор помялся немного.
– Но есть еще кое-что… болезнь нанесла ей ущерб здесь. – Указательным пальцем он постучал себя по лбу. – Горе – штука страшно разрушительная. Сейчас она, как никогда, нуждается в любви и заботе, а еще через полгода ей понадобится ребенок, чтобы заполнить пустоту, оставленную такой утратой. Дайте ей три эти вещи, минхеер, и прежде всего – вашу любовь.
Доктор достал из жилетного карманчика часы, посмотрел на циферблат:
– Ну, мне пора! У меня мало времени. Надо идти, меня ждут другие больные, они тоже во мне нуждаются.
Он протянул Шону руку:
– Да поможет вам Бог, минхеер.
Шон пожал его руку:
– Сколько я вам должен?
На коричневом от загара лице, где сверкали голубые глазки, появилась улыбка, и врач сразу стал похож на мальчика.
– Я не беру денег за слова. Мне жаль, что больше ничем не могу вам помочь.
Он заспешил через площадь, и по его походке видно было, что улыбка его лгала: солидный возраст отражался в каждом шаге.
– Мбежане, – сказал Шон, – выбери бивень побольше и отнеси его к доктору, его приемная на втором этаже над магазином.
На следующий день Катрина отправилась с Шоном в церковь на утреннюю службу. Катрина не смогла удержаться на ногах до конца пения гимнов. Не сводя глаз с алтаря, она тихо опустилась на скамью. Губы ее шевелились, повторяя слова песнопений, и глаза ее были полны печали.
В Луис-Тричардте они задержались еще на три дня, и местные жители проявляли радушие и желали познакомиться с ними. Мужчины заходили к ним выпить кофе и посмотреть на слоновую кость, женщины приносили яйца и свежие овощи. Но Шону не терпелось отправиться дальше на юг. Поэтому на третий день караван тронулся в путь – это был последний этап перехода.
Теперь силы возвращались к Катрине гораздо быстрее. К разочарованию всех зулусов, которое им с трудом удавалось скрывать, она взяла на себя заботу о Дирке и скоро оставила паланкин, снова заняв свое место на козлах ведущего фургона. Катрина заметно поправилась в теле, на щеках сквозь желтую кожу начал проглядывать румянец. Но несмотря на явное улучшение ее физического состояния, глубокая депрессия не покидала ее, и Шон ничего не мог с этим поделать.
За месяц до Рождества 1895 года караван фургонов Шона взобрался на гряду невысоких холмов, и внизу за нею они увидели Преторию. Палисандровые деревья, растущие в каждом саду, были все в цвету, город утопал в лиловых, пурпурных волнах, а оживленные улицы говорили о том, что и вся Трансваальская Республика процветает.
Стоянку Шон устроил на окраине города: его караван просто съехал с дороги и встал лагерем рядом. Как только все было готово и Шон убедился, что Катрина пока не нуждается в его помощи, он надел свой единственный приличный костюм и приказал подавать лошадь.
Костюм был скроен по моде четырехлетней давности и сшит так, чтобы в нем поместился животик, который он успел нагулять в Витватерсранде. Теперь костюм болтался на Шоне свободно, только рукава плотно обтягивали изрядно увеличившиеся мышцы рук. Лицо его было дочерна сожжено африканским солнцем, густая борода лопатой лежала на груди, скрывая жесткий воротничок, который уже не мог плотно охватывать его шею. Сапоги были стоптаны почти до самых голенищ, их давно уже не касалась щетка с ваксой, и они совершенно потеряли форму. Пот, который постоянно просачивался сквозь шляпу в районе ленточки, оставил на ней темные сальные пятна, поля обвисли и закрывали глаза, поэтому ее приходилось сдвигать на затылок. Так что в тот день можно было простить прохожих, которые провожали его любопытными взглядами, когда он ехал по Чёрч-стрит, а рядом с ним у стремени с одной стороны рысцой бежал огромный мускулистый дикарь, а с другой – очень крупная гончая пестрой масти.
