– Прошу тебя, расскажи. Я должна знать. Я не успокоюсь, пока не узнаю все, – тихо сказала она.
– Кэнди, ты что, не понимаешь, что это не имеет никакого значения? Совершенно не важно, как он ушел из этой жизни. Тебе надо знать только то, что его больше нет. – Голос Шона замер, но потом он снова заговорил, тихо, будто разговаривал сам с собой: – Его больше нет, это все, что имеет сейчас значение, он ушел от нас… мы стали богаче, потому что знали его… и обеднели, потому что его потеряли.
– Расскажи, – снова повторила она.
Они посмотрели друг другу в глаза, лица их были пусты и невыразительны, оба подавили в себе все чувства. И Шон стал рассказывать, сначала спотыкаясь и подбирая слова, потом, когда он снова окунулся в ужас тех событий, заговорил быстрей и тверже.
Когда он закончил, она долго молчала, сидя на краешке кровати и глядя вниз, на узорчатый ковер. Шон подвинулся к ней и положил ей руки на плечи:
– Тут уже ничего не поделаешь. Смерть – такая штука: уж если она пришла, с ней ничего поделать нельзя.
Кэнди прильнула к нему – она черпала утешение в близости его большого тела. Так они молча сидели, пока Кэнди вдруг не отпрянула от него, весело улыбаясь своей хрупкой улыбкой:
– А теперь расскажи о себе. Ты счастлив? Кто это был с Катриной, ваш сын? Очень милый мальчик.
Шон с облегчением последовал ее примеру: хватит печальных воспоминаний. Они поговорили, рассказали друг другу, что поделывали эти годы, прошедшие с их последней встречи. И Шон внезапно снова вернулся к реальности:
– Боже мой, Кэнди, мы тут целую вечность сидим и болтаем, а в любой момент может прийти Катрина. Тебе лучше сейчас бежать отсюда.
Уже у двери она повернулась, запустила пальцы ему в бороду и подергала из стороны в сторону.
– Если она тебя выгонит, мой блистательный негодяй, знай, что здесь найдется человек, у которого есть для тебя местечко.
Поднявшись на цыпочки, Кэнди поцеловала его.
– Будь счастлив, – пожелала она ему, и дверь за ней тихонько затворилась.
Шон потер подбородок. Затем стащил с себя ночную рубашку, скомкал и, швырнув ее в спальню через открытую дверь, отправился в ванную. Насвистывая вальс, который накануне вечером играл в ресторане оркестр, он намылился и стал смывать пот, выступивший во влажном тепле ванной комнаты. И вдруг услышал, что открывается входная дверь.
– Это ты, радость моя? – крикнул Шон.
– Папа, папа! Мамочка мне конфет купила!
Дирк затарабанил в дверь ванной. Шон обернул вокруг пояса полотенце и открыл дверь.
– Смотри, папа! Смотри, сколько у меня конфет! – похвастался Дирк. – Хочешь, возьми одну.
– Спасибо, Дирк.
Шон сунул в рот огромную мятную конфету в полоску, сдвинул ее за щеку.
– А мамочка где? – спросил он.
– Там. – Мальчишка махнул рукой в сторону спальни.
Он аккуратно закрыл коробку с конфетами.
– Оставлю немного Бежане, – заявил он.
– Мбежане будет очень доволен, – одобрил Шон и направился в спальню.
Катрина лежала на кровати. Посмотрев ей в лицо, Шон сразу понял, что случилось что-то ужасное. Она лежала, невидящим взглядом уставившись в потолок, лицо было совершенно желтое и застывшее, как у трупа. В два прыжка он оказался у кровати. Коснулся пальцами ее щеки, и его снова охватил жуткий страх, тяжелый мрак хлынул ему в душу.
– Катрина!
Ответа не последовало. Она лежала неподвижно, в глазах ни искорки жизни. Шон как ошпаренный выскочил из номера и ринулся по коридору к лестнице. Внизу в вестибюле было полно народу, за стойкой стоял администратор.
– Врача! – сверху заорал ему Шон. – Скорей врача!.. Моя жена умирает!
Администратор поднял голову и тупо посмотрел на него. Тоненькая шейка торчала из высокого жесткого воротничка-стойки, напомаженные черные волосы разделял посредине ровный пробор.
– Скорей, идиот, что уставился? Сделай что-нибудь! – гремел Шон.
Все, кто был в вестибюле, повернули к нему голову. На Шоне все еще было одно полотенце, мокрые волосы тяжело свисали со лба.
– Давай шевелись, скотина! Врача скорее! – орал Шон, приплясывая от нетерпения.
И только когда он схватил тяжелую вазу, стоящую на стойке перил рядом с ним, и угрожающе поднял, этот клерк вышел из транса и бросился к выходу. Шон поспешно вернулся в номер.
Перед кроватью, где лежала Катрина, стоял Дирк. Щеку его оттопыривала мятная конфета, мальчик смотрел на мать огромными от любопытства глазами. Схватив сына в охапку, Шон отнес его в другую спальню и под протестующие вопли закрыл дверь на ключ. Дирк не привык, чтобы с ним так обращались. Шон вернулся к Катрине и опустился перед кроватью на колени. Так он простоял, пока не явился врач. Шон кратко рассказал ему про лихорадку. Выслушав его, врач попросил подождать в соседней комнате.
Ждать пришлось долго. Наконец врач вышел, и, несмотря на его профессиональную бесстрастность, Шон почувствовал, что он сильно озадачен.
– Что, рецидив? – спросил Шон.
– Нет, не думаю. Я дал ей успокоительное.
– Тогда что же с ней? Что это такое? – требовал ответа Шон, но врач ответил не сразу:
– Не было ли у вашей жены какого-нибудь нервного потрясения… дурное известие, например… ну, чего-нибудь такого, что могло вызвать тревогу? Переживала ли она нервное напряжение?
– Нет… она недавно вернулась из церкви. Но почему вы спрашиваете? Что случилось? – Шон в крайнем волнении схватил врача за лацканы и стал трясти его.
– По всей видимости, это что-то вроде паралитической истерии. Я дал ей выпить настойку опия. Сейчас она будет спать, а вечером я снова навещу ее.
Врач попытался оторвать руки Шона от своего пиджака. Шон отпустил его и прошел в спальню.
Врач заглянул, когда уже начинало смеркаться. Шон успел раздеть Катрину и уложить ее в постель, но она все это время оставалась недвижима. Несмотря на принятое лекарство, дышала она неглубоко и часто. Врач окончательно был сбит с толку и не знал, что делать.
– Ничего не понимаю, мистер Кортни. Помимо общего упадка сил, не могу ничего обнаружить. Думаю, сейчас нужно просто набраться терпения и ждать, а там посмотрим. Лекарств давать ей я не хочу.
Шон понял одно: помощи от этого человека ждать нечего. Он едва заметил, как врач ушел с обещанием утром снова зайти.
Мбежане помыл Дирка в ванной, накормил и уложил в постель, потом потихоньку вышел из номера, оставив Шона наедине с Катриной.
Проведя весь день в тревожном ожидании, Шон очень устал. Он оставил газовый светильник гореть в гостиной, не раздеваясь, растянулся на своей кровати и скоро уснул.
Когда дыхание Шона выровнялось, Катрина подняла голову. Шон лежал поверх одеяла в одежде, закинув назад мускулистую руку; спал он беспокойно, губы шевелились, лицо было мрачное, лоб хмурился. Катрина встала, подошла к нему. Так одинока, как сейчас, она не бывала даже в безлюдных просторах буша, а боль ее была несравнима с любой физической болью: все, во что она верила, было разрушено до основания – и всего за несколько минут, когда она обнаружила правду.
