– Негодник ты этакий, – сказала она, сияя от волнения.
Из пучка, в который были аккуратно уложены ее волосы, выбилась прядь и свесилась на щеку.
– Господи, как хорошо, что ты вернулся… – И тут она неожиданно расплакалась.
– Не надо, мама. Прошу тебя, не надо.
Прежде он ни разу не видел, чтобы она плакала.
– Это просто… Это от неожиданности. – Она нетерпеливо вытерла слезы. – Ничего страшного.
Шон отчаянно думал, чем бы ее отвлечь.
– Послушай! – воскликнул он с облегчением. – У меня есть для тебя еще один сюрприз.
– Давай потом, – запротестовала она. – Двух сразу для меня будет много.
– Этот сюрприз не может долго ждать.
Он обнял ее за плечи, повел к выходу. Они спустились с крыльца.
– Дирк! – крикнул Шон. – Поди-ка сюда.
Он сразу почувствовал, как она притихла, глядя на приближающегося по дорожке мальчика.
– Это твоя бабушка, – сказал Шон.
– А почему она плачет? – спросил Дирк, с откровенным любопытством разглядывая Аду.
Чуть позже они уже сидели за столом на кухне и Ада с Мэри суетились вокруг, ставя перед ними угощение. Ада Кортни всегда считала, что мужчину прежде всего нужно как следует накормить.
Не меньшее волнение в связи с появлением неожиданных гостей чувствовала и Мэри. Она в полной мере воспользовалась минутами, когда осталась одна: привела в порядок и красиво причесала волосы, надела новый яркий передник, но вот пудра, которой она пыталась скрыть дефект на своем лице, напротив, только привлекала к нему внимание. Всей душой сочувствуя ей, Шон старался на нее не глядеть, и Мэри это заметила. И тут же стала предпринимать робкие попытки завоевать внимание Дирка. Она бесшумно суетилась вокруг него – и мальчик принимал это как должное.
За едой Шон вкратце рассказал Аде, чем он занимался все эти годы, опустив подробности смерти матери Дирка, как, впрочем, и многое другое, чем особенно гордиться он не имел никаких причин.
– И вот мы здесь, – сказал он и закончил свой рассказ двустишием:
Домой воротился моряк из морей,
Охотник спустился с холмов
[56].
После чего обратился к сыну:
– Дирк, не набивай рот и держи его закрытым, когда жуешь.
– Вы долго здесь пробудете? – спросила Ада. – Мэри, поди-ка посмотри, там остались еще профитроли? Кажется, Дирк еще не наелся.
– Боюсь, ему скоро плохо станет. Не знаю; наверно, мы здесь не очень надолго – идет война.
– Ты пойдешь на войну?
– Да.
– О-о, Шон! Разве ты должен?
Но она знала, что Шон должен пойти на войну.
Выбирая из коробки сигару, Шон впервые посмотрел на нее совсем близко. Да, голова ее поседела – белых волос почти столько же, сколько и черных. Длинные пряди седины на висках, да и кожа на лице уже не та, потеряла влажную свежесть юности, высохла, так что вокруг глаз появились морщинки, и сильно натянулась на руках. Костяшки на пальцах выступали резче, из-под кожи просвечивали синие вены. Кроме того, она явно поправилась, грудь округлилась, стала полнее, и каждая из них утратила четкость очертаний – все слилось в единый холмик.
И все же другие ее достоинства, память о которых он хранил и лелеял столько лет, сохранились и даже, казалось, еще более окрепли. Спокойствие и самообладание, которые проявлялись во всех ее движениях, оживлялись едва заметной шутливой улыбкой в уголках ее губ; в бездонных глазах таилось сочувствие и уверенное понимание всего, на что обращался ее взгляд. Но главным образом это была окружающая ее неуловимая аура доброты и великодушия: глядя на эту женщину, он снова видел, что в этих глазах долго не проживет никакая злокачественная, несущая разрушение мысль.
Шон закурил сигару и ответил на ее вопрос, скрыв лицо за облаком ароматного дыма:
– Да, мама. Я должен идти на войну.
И Ада, чей муж также отправился на войну и не вернулся, не смогла скрыть печаль, на мгновение мелькнувшую в ее глазах.
– Да, думаю, ты прав, – сказала она. – Вот и Гарри уже отправился… и Майкл тоже очень хочет пойти вслед за ним.
– Майкл? – быстро спросил Шон.
– Это сын Гарри, он родился вскоре после того, как… после того, как ты покинул Ледибург. Зимой ему исполнится восемнадцать лет.
– И какой же он? – живо спросил Шон.
«Майкл – вот как назвали моего сына, – думал Шон. – Мой первенец. Боже мой, это же мой первенец, а я даже не знал, как его зовут! И вот он стал совсем большой».
Ада смотрела на него, и в глазах ее читался собственный невысказанный вопрос.
– Мэри, прошу тебя, отведи Дирка в ванную. Помой ему личико, он весь перепачкался в еде.
Они вышли, и Ада стала отвечать на вопрос Шона:
– Высокий такой мальчик, высокий и худой. Темненький, как и мать, серьезный такой парнишка. Мало смеется. Лучший ученик в классе. Он мне очень нравится. Майкл частенько ко мне заглядывает.
Она секунду помолчала.
– Шон…
Но Шон быстро ее перебил:
– А как Гарри?
Он сразу почуял, о чем она собиралась спросить.
– Гарри мало изменился. У него была полоса неудач. Бедный Гарри… на ферме в последнее время дела идут плохо. Чума рогатого скота погубила его стада, ему пришлось брать ссуду в банке.
Она немного помолчала, потом продолжила:
– И в последнее время он много пьет. Я, конечно, не могу сказать наверняка – в гостиницу он не ходит, я ни разу не видела, чтобы он там выпивал. Но скорей всего, это так.
– Я найду его, когда отправлюсь в Коленсо, – сказал Шон.
– Это будет нетрудно. Гарри сейчас подполковник, служит в свите генерала. Очередное звание ему дали на прошлой неделе, раньше он был майор, и еще его наградили орденом «За боевые заслуги» – это кроме креста Виктории. Он отвечает за связь между имперскими и колониальными войсками.
– Боже мой! – потрясенно воскликнул Шон. – Гарри – подполковник!
– Генерал Буллер высоко его ценит. Кстати, он тоже кавалер креста Виктории.
– Но постой, – запротестовал Шон. – Ты же знаешь, как Гарри получил эту награду. По ошибке. Если Гарри в свите генерала, тогда, Господи, будь милостив к нашей армии!
– Шон, ты не должен так говорить о брате.
– Подполковник Гаррик Кортни! – громко рассмеялся Шон.
– Не знаю, что там случилось между тобой и Гарри, но то, что ты говоришь, мне кажется отвратительным, и я не хочу слышать такое в своем доме, – ожесточенно заявила Ада, и Шон сразу перестал смеяться.
