Но охватившее его восторженное состояние духа представляло собой нечто совсем иное по сравнению с тем, что он знал прежде. Это чувство, приправленное едким перчиком страха, оказалось гораздо острей и богаче. Впервые в жизни Шон увидел, что и страх может доставлять удовольствие.
Он смотрел на разворачивающиеся по бурому игорному столу силы, вооруженные пушками и винтовками, – словно разбросанные как попало фишки, готовые победить или безнадежно погибнуть, в зависимости от того, как ляжет игральная кость войны. Конечно, Шон понимал, что он – одна из этих фишек, и это понимание страшило его и, как ни странно, возбуждало в груди ликование.
Вот орудия подошли уже совсем близко. Он уже мог разобрать крики, во всех подробностях рассмотреть солдат и даже различать на их лицах отражение собственных чувств.
Но зачем же они ставят пушки на таком небольшом расстоянии? Это же слишком близко! Шон бросил беспокойный взгляд назад, на грозные высотки за рекой, и прикинул расстояние. Где-то около двух тысяч ярдов, как раз прицельная дальность выстрела винтовки с длинным стволом. А пушки все приближались.
– Черт побери! Они что, с ума сошли? – громко спросил Шон.
– Рискованно, до них теперь можно достать, – отозвался Саул, который тоже увидел опасность. – Нельзя их ставить на такой дистанции.
Но орудия продолжали ехать вперед. Грохот их напоминал отдаленные раскаты грома. Пыль, смоченная росой, поднималась за ними неохотно, лошади широко скалили зубы и роняли пену, изо всех сил натягивая постромки.
– Они уже в пределах прицельной дальности! Надо остановиться немедленно! – стонал Шон.
Наконец колонна развернулась; орудия по очереди, не снижая скорости, растаскивались вправо и влево, подставляя себя под пули вражеских винтовок.
– Черт побери! Черт побери! – глядя на это, сыпал Шон проклятиями. – Их же перестреляют, как перепелок.
Пушкари, приподнимаясь на стременах и чуть отклоняясь назад, останавливали лошадей. Командиры орудий спешивались, отгоняли убегающих галопом лошадей и начинали отцеплять и нацеливать пушки.
И в тот момент, когда они, совсем беззащитные, кучками возились со своими пушками, вручную ставя их в нужное положение и наводя на холмы, когда лошади все еще вставали на дыбы и возбужденно ржали, когда еще не были выгружены и сложены возле пушек снаряды, раздался залп вражеских винтовок. Этот приглушенный расстоянием звук показался каким-то хиленьким, совсем не грозным, странно невоинственным, похожим на разрозненные хлопки сотни ракет фейерверка, и сначала не дал никакого результата. Густая трава скрыла удары пуль, а пыль отяжелела от утренней росы и никак не реагировала на попадающие в нее пули.
Затем один из выстрелов с той стороны попал в лошадь; она упала и задрыгала ногами, потащив за собой другого коня, стоявшего рядом в упряжке. Двое солдат бросились туда, чтобы перерезать постромки и освободить лошадей, но один не добежал. Он вдруг осел на траву, безжизненно склонив голову. Упали еще две лошади, а одна встала на дыбы и дико забила копытами в воздухе, передняя нога у нее свободно болталась – пуля перебила ей кость повыше колена.
– Убирайтесь! – заорал Шон. – Оттаскивайте пушки назад, пока еще есть время!
Но голос его не достиг ушей пушкарей, да и не мог: его заглушили поднявшиеся крики и визг раненых лошадей.
К этому шуму прибавился еще один звук. Шон не сразу понял, откуда он: словно град молотил по железной крыше – сначала единичные удары, потом все чаще, и наконец словно сотня молоточков забарабанила рваным ритмом. И он понял, что это пули бьют по металлу пушек.
И вот что он увидел.
Падает артиллерист, стискивая казенную часть орудия, пока его не утащили подальше.
Заряжающий роняет снаряд, спотыкается об него, ноги его подгибаются, он опускается на землю и больше не шевелится.
Лошадь вырывается из постромок и галопом скачет прочь по равнине, таща за собой спутанные обрывки ремней.
Выводок диких фазанов разом вспархивает из травы неподалеку от батареи, по дуге летит вдоль реки и, сложив крылья, снова падает в густую траву.
А вдали за пушками уже показались ровные ряды пехоты, безмятежно приближаясь к кучке покинутых жителями домов Коленсо.
И вдруг раздается грохот, от которого вздрагивает земля, и в небо поднимаются шестнадцать клубов густого синего дыма: это вступают в бой пушки.
Шон навел бинокль на холмы как раз вовремя и увидел, как рвутся на их вершинах первые снаряды. Там расцвели зеленовато-желтые в лучах солнца смертоносные цветки разрывов, и ветер понес в сторону облака́ густого ядовитого дыма.
Снова ударили пушки, и еще раз – каждый залп звучал менее упорядоченно, чем предыдущий, а потом канонада превратилась в непрерывный, лишь с некоторыми запинками, ураганный рев. Скоро строгие очертания гряды холмов смазались и уже плохо просматривались в клубах пыли и дыма. Над высотками стлался еще и другой дым, сероватый, похожий на редкий туман, – дым выстрелов тысяч винтовок.
Шон быстро перевел прицел своего «ли-метфорда» на тысячу ярдов, прополз, упираясь локтями, немного вперед, прижал приклад к плечу и принялся палить почти вслепую, целясь в струйки дыма над холмами. Лежащий рядом Саул тоже вел непрерывный огонь.
Шон дважды успел расстрелять магазин, прежде чем оглянулся посмотреть, что творится у пушек. Интенсивность огня там значительно снизилась. Большая часть лошадей была убита, их трупы валялись в траве. На лафетах лежали убитые артиллеристы, тяжелораненые пытались укрыться за пушками, и там, где прежде вокруг орудия суетилось по шесть человек, теперь оставалось четверо или даже трое: они продолжали подносить снаряды, заряжать и вести огонь.
– Дураки, какие дураки, черт бы вас всех подрал! – прошептал Шон и снова принялся стрелять, бездумно передергивая затвор, прицеливаясь сквозь дым орудийных выстрелов и нажимая на спусковой крючок.
Выстрелов он не считал, лишь каждый раз, когда слышал щелчок, сообщавший, что магазин пуст, он вставлял очередную обойму. Шон уже весь взмок от жары боя, капли пота стекали в подмышках, в ушах звенело от толчков приклада при отдаче, больно бьющей в плечо.
Постепенно грохот пушек и запах сгоревшего пороха вызвали у него ощущение нереальности происходящего. Казалось, он теперь вечно будет вот так лежать и стрелять в белый свет как в копеечку, в никуда, в дым. Потом реальность еще более поблекла, и вся его жизнь теперь сошлась на прорези и мушке прицела – единственной реальности посреди облаков дыма. Облаков, не имеющих формы. Он больше не слышал ничего, кроме непрерывного звона в ушах, в котором потонули все остальные звуки битвы. Он остался один, спокойный и тихий, тяжелый и отупевший от гипнотически медленно плывущего дыма и однообразно повторяющегося движения: заряжать – стрелять, заряжать – стрелять.
И вдруг атмосфера боя резко изменилась. Над головами что-то прошелестело, словно крылья гигантской птицы, потом раздался оглушительный треск, словно сам Сатана хлопнул дверью, ведущей в ад. Вздрогнув, Шон посмотрел вверх и увидел мерцающий шар белого дыма, который висел в воздухе над пушками, вращаясь и разрастаясь в небе, словно распускающийся цветок.
