Лежа на кровати и сжимая в руке это письмо, Шон смотрел на залитую солнечным светом лужайку. Плетеная корзинка, на которой покоилась его нога, лежала под простыней, выпячиваясь, как живот беременной. «Сторма!» – шептал он, вспоминая трепещущую синим светом молнию, выхватившую из темноты ее ослепительнобелое тело.
– Почему же она не приходит? – шептал он.
Шон поджидал ее уже три недели.
– Она же знает, что я здесь, почему не приходит ко мне?
– К вам посетители! – сказала сестра.
Она остановилась возле кровати Шона и стала поправлять простыни.
– Кто?
Он с трудом приподнялся на здоровый локоть; другая рука его все еще висела на перевязи.
– Дама.
В груди его поднялась горячая волна.
– А с ней мальчик.
Вслед за ней накатила вторая, холодная волна разочарования: это не она. И сразу – чувство вины: это же Ада с Дирком – как мог он ждать и надеяться, что придет кто-то еще?
В десяти шагах Дирк не сразу узнал его без бороды. Потом бросился к отцу, фуражка слетела с головы, и волосы, несмотря на бриллиантин, растрепались темными кудрями. Что-то бессвязно пища от радости, он подбежал к кровати, вскарабкался на Шона и крепко обнял его.
Шону не сразу удалось оторвать от себя сынишку и посмотреть ему в лицо.
– Ну-ну, мальчик мой, – проговорил он и через секунду снова: – Ну ладно, сынок…
Шон боялся, что не выдержит и у всех на виду расплачется от нахлынувшего чувства огромной любви к сыну – около сотни людей с улыбками наблюдали за ними, – и, чтобы избежать этого, он повернулся к Аде.
Она стояла и спокойно ждала, когда он на нее посмотрит; она привыкла не выказывать никакого нетерпения, ведь половину жизни эта женщина провела в ожидании. Ада улыбнулась, с нежностью глядя на Шона.
– Шон, – наклонившись, она поцеловала его, – куда девалась твоя борода? Помолодел – и не узнать теперь.
Они просидели с ним около часа, и большую часть времени говорил Дирк. В редкие паузы, когда он умолкал, чтобы отдышаться, Ада с Шоном обменивались накопившимися новостями. Наконец она встала:
– Через полчаса у нас поезд, и Дирку завтра в школу. Мы будем приезжать каждую неделю, пока тебя не выпишут.
Но вывести из госпиталя Дирка оказалось не легче, чем выцарапать из бара буйного пьяницу. Аде не удалось это сделать самостоятельно, пришлось призвать на помощь мужской персонал заведения. Мальчишка брыкался и устроил настоящую истерику, так что пришлось на руках вынести его на улицу. Крики сынишки еще долго звенели в ушах у Шона уже после того, как он скрылся из виду.
– Я хочу к папе! – вопил он. – Я хочу остаться с папой!
23
Бенджамин Голдберг являлся душеприказчиком своего брата. Собственность брата составляли сорок процентов акций компании «Голдберг бразерс лимитед», в активы которой входили пивоваренный завод, четыре небольших и одна очень большая гостиница, расположенная в Дурбане, на Марин-парад, шестнадцать мясных лавок и фабрика, которая производила варено-копченую свиную колбасу, свиные сосиски, бекон и копченый окорок. Последнее несколько смущало Бенджамина, но производство этих изделий приносило слишком большую прибыль, чтобы его останавливать. Бенджамин занимал также должность председателя правления компании и был держателем шестидесятипроцентного пакета ее акций. Присутствие в Натале двадцатипятитысячной армии голодных и жаждущих мужчин увеличило потребление пива и ветчины в такой степени, что серьезно усугубило его душевный дискомфорт, поскольку человеком он являлся, ко всему прочему, довольно миролюбивым. Огромные прибыли, свалившиеся на его голову благодаря военным действиям, радовали его и в то же время доставляли беспокойство.
Аналогичные чувства он испытал, когда в его доме появилась племянница. У Бенджамина было четверо сыновей, и ни единой дочери, а вот брат его Аарон оставил после себя единственную дочь, за которую Бенджамин с радостью отдал бы всех своих четырех сыновей. Не то чтобы мальчики плохо себя вели, нет, все они прекрасно вписались в его бизнес. Один управлял отелем «Порт-Наталь», старший стоял во главе администрации пивоваренного завода, а двое других пошли по мясной части. Но… – и тут Бенджамин вздыхал, – но Руфь! Наконец-то у него появилась девочка, чтобы скрасить его преклонные годы. Сидя за полированным обеденным столом с инкрустацией из серебра и изящного костяного фарфора, он смотрел на нее и снова вздыхал.
– Дядя Бен, прошу вас, не начинайте снова.
Руфь принялась энергично намазывать маслом жареный хлебец.
– Я только хочу сказать, что он нам нужен здесь. Неужели это так плохо?
– Саул – адвокат.
– И что? Это совсем неплохо. Он адвокат, но ведь нам нужен адвокат. Он сможет получать гонорары, которые сейчас я плачу разным жадным придуркам!
– Работать в компании он не хочет.
– Хорошо. Мы понимаем, он не хочет нашей поддержки. Мы понимаем, что он не хочет, чтобы на него работали твои денежки. Мы понимаем, какой он весь из себя гордый… но теперь-то у него появились обязанности. Теперь он должен думать не только о своих желаниях, но и о тебе – и о своем ребенке.
При упоминании о ребенке Руфь слегка нахмурилась. Бенджамин заметил это – от его острого глаза мало что могло укрыться. Ох уж эта молодежь! Ну как им объяснить? Он снова вздохнул.
– Ладно, оставим это. Подождем, когда Саул приедет в отпуск, – неохотно уступил он.
Руфь еще не говорила с Саулом о предложениях дяди насчет работы, но теперь на мгновение представила, как они будут жить в Питермарицбурге – достаточно близко от дяди Бенджамина, чтобы захлебнуться и утонуть в волнах его горячей любви, чтобы, как мошка, попасть в удушающую паутину родственных связей и обязанностей. Она в ужасе взглянула на него.
– Дядя Бен, если вы хоть словом обмолвитесь об этом с Саулом, я перестану с вами разговаривать, – твердо сказала она.
Как восхитительно пылают ее щечки, как горят эти глазки! Даже тяжелая черная коса, кажется, ожила и при малейшем движении головы ходит, как хвост разгневанной львицы.
«Ой-ой-ой! – Бенджамин опустил веки, чтобы скрыть свое восхищение. – Какой темперамент! Какая женщина! У такой женщины мужчина вечно будет молодым!»
Руфь быстро встала из-за стола. Только сейчас Бенджамин заметил, что на ней амазонка.
– Ты куда это собралась? Руфь, не собираешься ли ты снова кататься верхом?
– Собираюсь.
– Но ребенок!
– Дядя Бен, почему бы вам не ограничиться своими делами? – С этими словами она решительным шагом вышла из комнаты.
Ее тонкая талия еще не располнела от беременности, и двигалась она с грациозностью, вызывающей дикие диссонансы в натянутых душевных струнах старика.
