В мае 1900 года Шон отправился в архив регистрации юридических актов при магистрате и негласно ознакомился с книгой записей купли-продажи недвижимости. В ней он обнаружил, что пятнадцать тысяч акров фермы Лайон-Коп купила ледибургская компания «Банкинг энд траст лимитед» у покойного Стивена Йоганна Эразма. Документ о передаче подписал Рональд Пай, эсквайр, занимающий должность председателя банка. Шон усмехнулся. В детстве Ронни Пай являлся его самым непримиримым врагом. Забавная получается штука.
Шон удобно расположился в глубоком и мягком гнездышке из блестящей кожи, исполненном в виде кресла, и с любопытством оглядел обшитый панелями офис.
– Ну как, кое-что изменилось с тех пор, как в последний раз ты здесь сидел, а, Шон? – спросил Ронни, точно угадав его мысли и чувства.
– Пожалуй, да, кое-что.
Судя по обстановке, дела ледибургской компании «Банкинг энд траст лимитед» шли очень неплохо. Ее процветание отразилось и на фигуре самого председателя. Тучное тело его облекала умопомрачительная жилетка, из кармана которой свешивалась толстая золотая цепочка; темный и явно недешевый сюртук компенсировал экстравагантность жилетки, а ноги его облегали сапожки ручной работы гиней за пятнадцать, не меньше. Все это выглядело очень даже неплохо, если не смотреть на лицо председателя: бледное, так что веснушки на этом лице казались золотыми монетками неправильной формы, с жадными глазками, оттопыренными, как ручки на кружке для бритья, ушами… словом, в этом смысле мало что изменилось. И хотя Ронни был всего на два года старше Шона, в рыжих бакенбардах его виднелось уже довольно много седины, а вокруг глаз появились тревожные морщинки.
– В Теунис-Краале побывал уже, успел повидаться со своей невесткой? – спросил Ронни, хитро глядя на Шона.
– Нет.
– Конечно нет, зачем тебе, – понимающе кивнул Ронни, давая понять, что скандал, хотя и давнишний, ни в коем случае не угас.
Шон почувствовал такое отвращение, что заерзал в кресле. Рыжие усики Ронни еще больше усиливали его сходство с гигантской крысой. Шону хотелось поскорее закончить с делом и снова выйти на свежий воздух.
– Послушай, Ронни. Я нашел в архиве запись относительно фермы Лайон-Коп. Оказывается, она принадлежит тебе, – отрывисто проговорил он.
– Лайон-Коп?
Вчерашним утром клерк из архива прибежал к мистеру Паю с важной новостью, чем заработал золотой соверен. Да и прежде ему доносили, что Шон уже целый месяц чуть ли не каждый день бывает на этой ферме. Но теперь Ронни сделал вид, что задумался, пытается вспомнить.
– Лайон-Коп? Лайон-Коп… Ах да! Ферма старого Эразма. Да-да, кажется, мы купили ее когда-то. Боюсь, переплатили, – смиренно вздохнул он. – Но мы можем придержать ее еще лет десять и вернуть наши денежки. Продавать не спешим.
– Я хочу купить эту ферму.
Шон без лишних слов перешел сразу к делу, и Ронни улыбнулся:
– Ты попал в неплохую компанию. В Натале половина фермеров хотят ее купить… вот только наша цена никого не устраивает.
– Сколько?
Действующая цена за акр в районе Ледибурга составляла шиллинг и шесть пенсов. Еще десять минут назад Ронни решил запросить два шиллинга. Но теперь он смотрел в глаза Шона и вспоминал его кулак, размозживший ему нос, и вкус собственной крови. Слышал высокомерный смех Шона, когда он, Ронни, предложил ему свою дружбу. «Нет уж, – с ненавистью подумал он. – Нет, нахальный ублюдок, теперь ты заплатишь за все».
– Три шиллинга.
Шон задумчиво кивнул. Он все понял. И неожиданно усмехнулся:
– Боже мой, Ронни, я слышал, что ты человек деловой и довольно неглупый. Должно быть, я чего-то не понял. Если ты заплатил за Лайон-Коп по три шиллинга, то тебя явно надули.
Ронни густо покраснел. Шон умел уязвить его самомнение.
– Я заплатил девять пенсов, – отрезал он. – И продаю за три шиллинга.
– Сойдемся на сумме две тысячи двести пятьдесят фунтов. Плачу сразу.
«Черт возьми! Погоди, скотина! – выругался Ронни про себя. – Ты заплатишь мне пять».
– И это только за землю. А за благоустройство еще тысяча сверху.
– Что-нибудь еще? – поинтересовался Шон.
– Нет.
Шон быстро подсчитал в уме. С налогом на передачу собственности он переплатит несколько сотен.
– Хорошо, я беру.
Ронни смотрел на него, мысли его лихорадочно бегали.
«Надо же, я и не знал, что он так хочет ее купить. Можно было обчистить его до нитки!»
– И разумеется, продажу должно одобрить правление. На самом деле все зависит от них.
Правление Ронни состояло из него самого, его младшей сестры Одри и ее мужа Денниса Петерсена. Самому Ронни принадлежало восемьдесят процентов акций, и Шон это знал. Он хорошо изучил устав компании, хранящийся у архивариуса.
– Послушай меня, старый друг детства, – сказал Шон; склонившись через дорогой письменный стол, он взял тяжелую серебряную коробку для сигар. – Ты сделал предложение. Я принял его. В четыре часа дня я приду с деньгами. Прошу тебя, подготовь документы.
Шон повертел коробку в пальцах и сдавил ее. Мышцы на его руке напряглись, как спаривающиеся питоны. Коробка смялась и развалилась по швам. Шон аккуратно поставил перед Ронни на промокашку бесформенный комок металла.
– Ты только пойми меня правильно, Шон, – сказал Ронни и нервно улыбнулся, отводя глаза от смятой коробки. – Я ведь не сомневаюсь, что смогу убедить правление.
34
Следующим днем была суббота. В школе уроков не предвиделось, и Шон взял Дирка с собой на ежедневную прогулку. Вне себя от радости, что он проведет весь день наедине со своим божеством, Дирки гнал лошадку вперед, на полном скаку разворачивался и снова занимал место рядом с отцом. Возбужденно и весело смеясь, он что-то болтал взахлеб и снова, не в силах сдержать восторга, галопом скакал вперед.
Не доехав до перекрестка под крутым откосом, они встретили небольшой караван путешественников, идущий навстречу.
– Я вижу тебя, Мбежане, – торжественно приветствовал Шон возглавляющего процессию.
– Я тебя тоже вижу, нкози, – отвечал тот с видом изнуренного и слегка смущенного кота, который возвращается домой после ночных похождений.
Последовало долгое и неловкое молчание, во время которого Мбежане захватил щепотку нюхательного табака, втянул его в ноздри и задумчиво уставился в небо над головой Шона.
Шон внимательно оглядел спутниц Мбежане. Две из них пребывали в среднем возрасте, что для зулусской женщины составляет примерно тридцать пять лет. Их высокие головные уборы из глины свидетельствовали о том, что они замужние женщины. Хотя обе сохранили горделивую прямую осанку, груди их опустели и обвисли, а кожа на животах над маленьким передничком сморщилась, храня следы былых беременностей. Две другие спутницы Мбежане были еще девочками, хотя и уже вполне созревшими для замужества: молодая кожа лоснилась, обе стройненькие и мускулистые, ягодицы как спелые дыньки, груди округлые и упругие. Обе смущенно хихикали, опустив глаза.
