Саул открыл сумку:
– На, попробуй вот это.
– «Богатство народов»
[75], – прочитал Шон и с сомнением повертел в руке книгу. – О чем это?
Но Саул не услышал вопроса, целиком погрузившись в чтение.
Шон открыл тяжелый фолиант, бросил ленивый взгляд на первую страницу и обреченно вздохнул. В первый раз после долгого перерыва он читал нечто большее по объему, чем письмо или выписка из банковского счета. И вдруг глаза его забегали по странице взад и вперед, как челнок на ткацком станке. Сам того не понимая, он нашел для себя душевную усладу, которой прежде не ведал.
Через часок Саул скосил глаза.
– Ну, что скажешь? – спросил он.
Не поднимая глаз, Шон что-то пробурчал. Чтение поглотило его полностью. Какие важные вещи открывались перед ним! Язык Адама Смита оказался великолепен, автор излагал свои мысли с потрясающей ясностью и простотой. С некоторыми выводами Шон не соглашался, но рассуждения автора пробуждали в его голове вереницу мыслей, заставляя мозг работать, забегать вперед и предвосхищать его идеи: порой он их угадывал, но чаще попадал совершенно мимо цели, к которой стремился автор.
Читал Шон быстро, поскольку знал, что всегда может вернуться и перечитать еще раз, ведь он сейчас лишь проводил разведку неведомой ему территории, называемой экономикой. Не отводя взгляда от книги, он порылся в карманах гимнастерки, нашел огрызок карандаша и отметил абзац, к которому хотел бы вернуться позже. Потом продолжил чтение и теперь использовал карандаш довольно часто.
«Нет!» – написал он на полях в одном месте.
«Верно», – поставил в другом.
Саул снова поднял голову и нахмурился: Шон портил его книгу. Но, заметив выражение лица Шона, его сдвинутые брови и сосредоточенный взгляд, он успокоился. Из-под приспущенных ресниц Саул принялся наблюдать за другом. Его чувства к этому большому, мускулистому человеку – человеку настроения и, что явилось для него неожиданностью, имеющему свои слабости – приблизились, минуя любовь и привязанность, к той грани, которую можно назвать преклонением. Он не знал, с чего это Шон простер над ним свои крыла, да и, по большому счету, не хотел знать. Зато как хорошо сидеть вот так, тихонько, бросив чтение, и наблюдать за лицом этого человека, который значил для него гораздо больше, чем просто друг.
Они сидели рядышком, совершенно одни среди множества чуждых им людей. Поезд, оставляя за собой длинный шлейф серебристо-серого дыма, полз по равнинам Африки на север; усталое солнце садилось за горизонт, попутно окрашивая облака кровью. И когда оно скрылось, на землю быстро пал мрак.
Они поужинали мясом из консервной банки, размазав его лезвием штыка по кускам черствого хлеба. Освещение в купе отсутствовало, и, насытившись, оба завернулись в одеяла и еще долго беседовали в темноте. Все другие разговоры вокруг стихли, сменившись ровным дыханием спящих людей. Шон открыл окно, и холодный, благоухающий запахом полей ветер освежил им мозги, обострил умы, и они беседовали с едва сдерживаемым волнением.
Они говорили о людях и о земле, о том, как срастание одного с другим рождает нацию, и о том, как этой нацией следует управлять. Немного поговорили о войне, но больше о мирном времени, которое последует за этим, о восстановлении всего, что разрушено, о строительстве государства, которое должно стать крепче прежнего.
Они предвидели горечь всеобщего ожесточения, которое расцветет пышным цветом, как вредный сорняк, питающийся кровью и трупами убитых, и спорили о том, как его выполоть с корнем, пока он не заглушил нежные ростки добра на земле, что могла бы стать великой.
Прежде они еще ни разу так не разговаривали. Саул натягивал одеяло на плечи и слушал звучащий в темноте голос Шона. Как и у большинства людей его национальности, остро чувствующая натура Саула сразу уловила то новое качество мысли, новую ориентацию в мышлении этого человека.
«И я тоже приложил к этому руку, – думал он, и его распирало от гордости. – Этот бычара – самец, дикий самец, который бросается на все, что движется, причем без какой-либо цели, потом вдруг ни с того ни с сего останавливается и бросается на что-то другое, новенькое; он использует свою силу, чтобы разрушать, потому что никогда не учился использовать ее для чего-то другого; сбитый с толку и злой, он готов орать на колючку, впившуюся ему в плечо, он готов гоняться за чем угодно и в результате не может схватить ничего. Возможно, мне удастся ему помочь, показать ему цель, показать, как выскочить из этого порочного круга».
Они проговорили почти всю ночь. Темнота способствовала тому, что их существование приняло совсем иные измерения. Они не видели друг друга, и физический облик больше не устанавливал для них никаких пределов, им казалось, что их души могут свободно покинуть тело и встретиться во тьме, сливаясь словами в единое целое и каждую мысль унося далеко вперед…
Внезапно это тонкое, хрупкое состояние разлетелось вдребезги и исчезло в грохоте динамитного взрыва. Тут же последовали отчаянный визг пара, устремившегося сквозь отверстие свистка, оглушительный хруст ломающихся деревянных балок, смешанный со звоном бьющегося стекла. С яростной силой брошенные друг на друга, попадали вещи и спящие люди. А поезд вдруг встал на дыбы, заплясал на месте и сошел с рельсов. Почти одновременно с этими звуками, сливаясь с ними, послышались другие – близкий треск винтовочных выстрелов и уверенный стук пулемета «максим».
В полной темноте Шона прижало к полу огромным грузом, он не в силах был даже вздохнуть. Ноги его запутались в одеялах, он отчаянно пытался выбраться, сбрасывая с себя людей и чемоданы. Стало немного легче, удалось набрать в легкие воздуха, но чье-то колено с такой силой врезалось ему в лицо, что из губы хлынула кровь и соленой струйкой потекла ему в рот. Он рванулся вперед; руку ему больно резанули острые грани битого стекла.
В темноте слышались крики ужаса и боли, жуткие стоны и проклятия, сопровождаемые непрерывным треском выстрелов.
Шон выбрался из-под груды тел и вещей и встал, чувствуя, как у него под ногами шевелятся люди.
Теперь слышались удары пуль, расщепляющих деревянную обшивку вагона, – это звучало даже громче, чем выстрелы.
Кто-то завозился рядом, и Шон схватил его:
– Саул, ты?
– Пусти, чего хватаешь!
Нет, это кто-то другой. Шон отпустил его.
– Саул! Саул! Ты где?
– Шон!
– Ты цел?
– Вроде цел.
– Давай выбираться отсюда.
– Не могу найти винтовку.
– К черту винтовку!
– А где окно?
– Загорожено.
Шон в конце концов придумал, что делать. Вагон лежал на боку, окнами к земле, изнутри они были завалены кучами мертвых тел и раненых. Дверь находилась где-то вверху, и, скорей всего, ее заклинило.
