Желаю маленькой Сторме побольше кушать, побыстрее расти и стать еще красивее. С нетерпением жду минуты, когда я ее увижу снова.
Шон довольно долго смотрел на бумагу, размышляя, чем закончить письмо, и наконец решил подписаться так: «Твой искренний друг». Поставив подпись, он сунул письмо в конверт и оставил на тумбочке возле кровати для отправки.
Потом Шон откинулся на подушки и предался болезненным воспоминаниям об утраченном друге, чему способствовала и тупая боль в животе.
Через некоторое время физическая боль взяла верх, и Шон незаметно окинул взглядом палату: нет ли поблизости сиделок.
Убедившись, что все в порядке, он поднял простыню, задрал рубаху и принялся ковырять повязку, пока не добрался до края раны, прошитой стежками из черного конского волоса с жестко торчащими, как шипы колючей проволоки, концами. Губы его искривились с выражением комического отвращения. Шон терпеть не мог болезней, особенно в собственном организме. Отвращение медленно сменилось беспомощной злостью – он уже свирепо разглядывал свою рану.
– Нет, ты больше ее не трогай, старина. Что толку разглядывать, лучше не станет.
Шон так увлекся своим занятием, любуясь отвратительным разрезом на животе, что не заметил, что к нему кто-то подошел. Опираясь на палку, Леру, хотя и ковылял с трудом, волоча правую ногу, подкрался на удивление тихо для столь крупного человека. Он стоял возле кровати и смущенно смотрел на Шона.
– Пауль! – воскликнул Шон и виновато прикрыл живот.
– Ja, Шон. Как у тебя дела?
– Не так уж плохо. А у тебя?
Леру пожал плечами:
– Врачи говорят, что эта штука мне еще долго будет нужна. – Он постучал палкой по полу. – Можно присесть?
– Конечно, – сказал Шон и подвинулся, освобождая место.
Леру опустился на кровать, вытянув несгибающуюся ногу. Одежда на нем была выстирана, обшлага рукавов заштопаны, на локтях красовались аккуратные заплаты, а длинный разрез на коленке штанов стянут грубыми мужскими стежками.
Бороду Леру подстриг, придав ей прямоугольную форму. Открытые язвы на запястьях скрывались под бинтами в пятнах йода, но рыжая грива свисала до самых плеч. Острыми углами торчали скулы, обтянутые высохшей загорелой кожей.
– Такие дела! – сказал Шон.
– Да-а, такие вот дела, – отозвался Леру и посмотрел на свои руки.
Они помолчали, ощущая некоторую неловкость, словно оба не знали, о чем говорить дальше: слова им давались с трудом.
– Может, закурим, а, Пауль? – сказал Шон и полез в ящик тумбочки за сигарами.
– Спасибо, – ответил Пауль.
Они исполнили ритуал выбора сигары, добывания огня, прикуривания, и снова наступило гнетущее молчание. Леру наконец не выдержал.
– Неплохой табачок, – проворчал он, хмуро глядя на кончик своей сигары.
– Да, – не стал спорить Шон и так же угрюмо посмотрел на кончик своей.
Леру кашлянул, повертел между пальцами другой руки свою палку.
– Toe maar…
[93] я вот взял и подумал: а почему бы не сходить навестить тебя?
– Я очень рад.
– Так, значит, все в порядке, дело идет на поправку?
– Да, все в порядке, дело идет на поправку, – согласился Шон.
– Хорошо, – глубокомысленно кивнул Леру. – Ну, добро. – Он медленно встал. – Я, пожалуй, пойду. Мы встречаемся через час. Джанни Сматс приехал из Кейпа.
– Да, я слышал.
Слухи о том, что происходит в большом шатре, установленном на строевом плацу возле вокзала, взбудоражили даже военный госпиталь. Под председательством старого президента Штейна
[94] лидеры буров обсуждали в нем свое будущее. Туда приехали и де Вет, и Ниманд, и Леру. И Бота был там, и Герцог тоже, и Стросс, а также другие, чьи имена за последние два года облетели весь мир. А вот теперь прибыл и последний из них, Джанни Сматс. Он оставил свой отряд, осадивший городок Окип в Северном Кейпе, и приехал по принадлежащей британцам железной дороге. Теперь они все были в сборе. Если за последние годы отчаянной борьбы они ничего не добились, то хотя бы завоевали признание как вожди бурского народа. Крошечная группа уставших, измученных войной людей вела переговоры с представителями величайшей военной державы в мире.
– Ja, я слышал об этом, – повторил Шон и порывисто протянул ему руку. – Удачи тебе, Пауль.
Леру схватил его ладонь и крепко сжал, губы его шевельнулись под влиянием охватившего его чувства.
– Послушай, Шон, нам с тобой надо поговорить. Нам очень надо поговорить! – выпалил он.
– Садись, – сказал Шон.
Леру освободил руку и снова опустился на кровать.
– Что мне теперь делать, Шон? – спросил он. – Именно ты должен посоветовать. А не эти… не эти, которые приплыли сюда из-за моря.
– Ты встречался с Китченером и Мильнером, – утвердительно сказал Шон. Он знал об этой встрече. – Что они от тебя требуют?
– Все требуют, – с горечью ответил Леру, – сдачу без всяких условий.
– И ты согласишься?
Леру минуту молчал. Потом поднял голову и посмотрел Шону прямо в глаза.
– До сих пор мы воевали за то, чтобы жить, – сказал он, и Шон увидел в его глазах такое, чего он никогда не забудет. – Но теперь мы будем драться, чтобы умереть.
– И чего вы этим достигнете? – тихо спросил Шон.
– Смерть – меньшее зло. Мы не хотим становиться рабами. – Голос Леру резко взлетел вверх. – Это моя земля! – выкрикнул он.
– Нет, – сурово сказал Шон. – Это и моя земля тоже, и земля моего сына, – голос его смягчился, – в жилах которого течет твоя кровь.
– Но при чем здесь эти чужаки… этот Китченер, этот сущий дьявол Милнер?
– Они люди посторонние, – сказал Шон.
– Но ты же дрался на их стороне! – упрекнул его Леру.
– В своей жизни я наделал много глупостей, – не стал спорить Шон. – Но они меня многому научили.
– Что ты сказал? – возвысил голос Леру, и Шон увидел в его глазах искорки надежды.
«Говорить об этом надо аккуратно, – подумал Шон, – береженого Бог бережет».
Прежде чем ответить, он глубоко вздохнул:
– На данный момент твои люди рассеяны, но живы. Если ты продолжишь борьбу, британцы будут стоять до конца, пока не уничтожат тебя, чего ты и сам добиваешься. А если сейчас прекратишь борьбу, пройдет время, не так уж много, и они уедут.
– И ты уедешь? – в ярости спросил Леру.
