– Здравствуй, Фрэнк. А ты, я вижу, слегка поправился, верно? – Шон ткнул его в жилетку, и Фрэнк усмехнулся. – Скажи-ка мне, Фрэнк, а Кэнди… миссис Раутенбах у себя?
– А-а-а! С тех пор как вы уехали, сэр, кое-что изменилось. – Портье улыбнулся с едва уловимым ехидством. – Миссис Раутенбах больше не существует на свете, сэр! Теперь она миссис Хейнс – миссис Джок Хейнс!
– Не может быть! Она вышла за Джока!
– Ну да. Как раз две недели назад – такой свадьбы наш Йоханнесбург не видывал с самой войны. Две тысячи гостей.
– А где она сейчас?
– На корабле, сэр. Плывет в Англию, потом на континент – полгода продлится медовый месяц.
– Надеюсь, она будет счастлива, – тихо пробормотал Шон, вспоминая тот блеск в ее глазах при расставании, блеск одиночества.
– Да с деньгами-то мистера Хейнса? Другого и быть не может! – с искренним удивлением воскликнул портье. – Вы у нас остановитесь, полковник?
– Если найдется комната.
– Для наших друзей у нас всегда найдется местечко. Надолго, сэр?
– На два дня, Фрэнк.
Тим Кёртис работал на шахте «Сити дип» главным инженером. Когда Шон заикнулся о ссуде, он рассмеялся:
– Черт возьми, Шон! Я же не владелец этой чертовой шахты, я всего лишь работаю здесь.
Шон сидел с ним за обеденным столом – и с его женой, с которой познакомился два года назад, когда та была еще невестой. Они настояли, чтобы Шон полюбовался их новорожденным, и ему показалось, что ребенок очень похож на щенка-сосунка бульдога. Правда, родителям об этом своем наблюдении он благоразумно не сообщил.
Шон продлил пребывание в Йоханнесбурге и нанес визиты в местные банки. Когда-то давно он имел с ними дело, но персонал давно сменился, и Шона озадачило, когда ему показалось, что управляющие каждого из этих заведений, казалось, слышали о нем.
– Полковник Кортни… А вы не тот самый полковник Шон Кортни из Наталя, владелец фермы Лайон-Коп?
Он кивал в ответ и тут же видел, как в глазах управляющего опускаются некие заслонки, словно ставни на окна дома, благоразумный хозяин которого остерегается грабителей.
На восьмой вечер он заказал себе в номер выпить – две бутылки бренди. И стал пить, размеренно и отчаянно, стакан за стаканом. Но сколько ни пил, залить чувство невыносимого отчаяния никак не получалось, даже наоборот, спиртное только усугубляло его состояние, раздувая проблемы и усиливая депрессию.
Он провалялся на кровати до самого рассвета, пока не побледнело желтое пламя газовых светильников. Голова кружилась, в висках стучало от выпитого бренди, а душа жаждала покоя – того покоя, который он находил только на широких просторах объятого тишиной вельда. Неожиданно перед его внутренним взором предстала картина: одинокая могила у подножия небольшого холма. Он явственно услышал, как над ней с жалобным воем проносится ветер, раскачивая стебли бурой травы. Так вот, значит, что такое настоящий покой, подумал он.
Шон неуверенно приподнялся и сел на кровати.
– Саул, – сказал он, охваченный глубокой печалью.
Еще давно он обещал самому себе совершить паломничество на могилу друга и до сих пор не исполнил обещания.
– Здесь у меня все кончено. Надо ехать, – проговорил он и встал.
У него закружилась голова, и, чтобы не упасть, он схватился за спинку кровати.
71
Он узнал этот холм еще за четыре мили. У него в памяти неизгладимо отпечатались эти очертания. Симметрично спускающиеся склоны, усеянные, словно чешуей огромной рептилии, тускло отсвечивающими в солнечных лучах валунами; плоская вершина, окруженная каменным кольцом, как высокий алтарь, на котором совершались жертвоприношения богу человеческой жадности и глупости.
Подъезжая ближе, он уже мог разглядеть на его склонах кустики алоэ, мясистые листья которого усеивали шипы, словно зубцы корон, и украшали драгоценные камни алых цветов. На равнине под этим холмом виднелся длинный ряд белых пятен. Приблизившись, Шон увидел, что это пирамидки, сложенные из белых камней, и каждую из них венчал металлический крест.
Одеревенев после долгого дня в седле, Шон медленно спешился. Стреножив лошадей, снял с них сумки, вьюки и седла и пустил попастись. Оставшись один, он закурил сигару; ему вдруг не захотелось подходить к могилам близко.
Тишина этой пустынной земли мягко легла на него; шум ветра в траве не нарушал, а странным образом даже подчеркивал молчание бесконечной равнины. Резкие звуки, с которыми пасущаяся лошадь рвала пучки сухой бурой травы, казались кощунственными в таком месте, но они отвлекли Шона от тяжелых дум. Он направился к двойной шеренге могил. Подойдя к одной из них, остановился. На металлическом кресте грубыми буквами была выбита надпись: «Здесь лежит храбрый бур».
Он двинулся дальше вдоль линии крестов и на каждом читал одни и те же слова. На некоторых попадались слова с ошибками; на одной, например, в слове «burgher» вместо буквы «r» стояла «g». Шон остановился, сердито глядя на эту надпись: она его почему-то разозлила, хотя как можно злиться на человека, который случайно, в спешке или по невнимательности, придал этой надписи оскорбительное звучание
[100].
– Прости, друг, – проговорил он вслух, обращаясь к тому, кто лежал в могиле.
Он вдруг смутился, на этот раз рассердившись на себя. Только сумасшедшие разговаривают вслух с мертвыми. Шон направился ко второму ряду крестов.
– Старший матрос У. Картер, – прочитал он вслух.
А-а-а, тот толстячок.
– Капрал Хендерсон.
Дважды был ранен в грудь и еще раз в живот.
Шон шагал вдоль крестов и читал имена. Некоторые ни о чем ему не говорили, а произнося другие, он живо видел перед собой человека. Видел, как он смеется, пугается, видел, как он едет верхом, слышал его голос. Вот этот, например, остался должен ему гинею; Шон даже помнил, о чем спорили.
– Оставь ее себе, – вслух сказал Шон и тут же снова спохватился.
Он медленно дошагал до конца шеренги и продолжил путь совсем уже тихо, направляясь к могиле, которую он распорядился устроить отдельно от других.
Шон прочитал надпись. Потом опустился на корточки, устроился поудобнее и оставался рядом с могилой, пока солнце не село и ветер, печально шуршащий в траве, не стал прохладным. Только тогда он вернулся туда, где оставил седло, и расстелил одеяло. Дров для костра здесь не оказалось, и сон его в холодной ночи был прерывист и лихорадочен, как и его мысли.
Утром Шон вернулся к могиле Саула. Теперь он обратил внимание, что крест слегка покосился, а сквозь камни надгробия лезет трава. Сбросив куртку, он опустился на колени и, как огородник над грядкой, принялся за работу. Траву убирал с помощью охотничьего ножа, стараясь выдирать ее с корнем. Покончив с ней, подошел к изголовью могилы и разобрал удерживающую крест пирамидку камней. Вытащив крест из земли, углубил ямку, снова как следует установил крест, закрепил его в ямке камнями и землей и, наконец, заново навалил вокруг него прочную пирамидку из белых булыжников.
