– Хочешь персик?
– Спасибо, – ответил Шон и взял один.
– Как поживает Анна? – спросила Одри.
– А почему ты меня об этом спрашиваешь? – нахмурился Шон.
– Ты же ее парень, разве нет?
– Кто тебе об этом сказал? – рассердился Шон.
– Все знают.
– Все ошибаются. – Шону очень не понравилось предположение, что он принадлежит Анне. – Я ничей, поняла?
– А-а-а… – Одри секунду помолчала. – Анна, наверно, приедет сегодня вечером потанцевать, как думаешь?
– Очень может быть, – сказал Шон. Вонзив зубы в покрытый легким пушком золотистый плод, он внимательно посмотрел на Одри. – А ты придешь, Строберри Пай?
– Нет, – печально ответила Одри. – Папа меня не отпустит.
Сколько ей лет? Шон быстренько подсчитал в уме… На три года моложе. Значит, шестнадцать. И Шон пожалел о том, что не увидит ее на танцах.
– Жаль, – сказал он. – Мы могли бы повеселиться.
Произнеся слово «мы», он как бы соединил их в одно целое, и она снова смутилась.
– Тебе понравился персик? – спросила она первое, что пришло в голову.
– Мм…
– Из нашего сада.
– Ну да, кажется, узнаю этот вкус, – улыбнулся Шон, и Одри рассмеялась:
– Знаю, ты когда-то воровал у нас персики. Папа сразу догадался, что это ты. Все время грозился поставить в дыре капкан.
– Надо же, а я и подумать не мог, что он знает про дыру. Мы же каждый раз маскировали ее.
– Конечно знает, – заверила его Одри, – все про нее знают. Она и сейчас там есть. Иногда ночью, бывает, мне совсем не хочется спать, я вылезаю через окно, иду через сад, пролезаю в эту дыру и гуляю одна в посадках акации. Там по ночам так темно и тихо, что даже страшно, но мне это нравится.
– А знаешь что, – задумчиво проговорил Шон, – если нынче ночью тебе не захочется спать, выходи к этой изгороди часиков в десять – может, застукаешь, как я снова таскаю у вас персики.
Одри даже не сразу сообразила, что он такое говорит; прошло несколько секунд, как она поняла и снова залилась густым румянцем. Хотела что-то сказать, но так и не сказала. Резко повернулась, так что юбки взлетели в воздух, и пулей помчалась между полками. Шон откусил последнее, что осталось от персика, и бросил косточку на пол. Возвращаясь к друзьям, он улыбался.
– Черт подери, Карл, долго ты еще будешь тут возиться?
17
По всему периметру площади расположилось с полсотни, а то и больше фургонов, но середина оставалась свободной: здесь уже пылали в ямах костры для braaivleis, а в некоторых уже и прогорели, оставив только яркие угли. Возле костров в два ряда на козлах были расставлены столы, и женщины уже вовсю рубили мясо, готовили из фарша сосиски, мазали маслом куски хлеба, расставляли бутылки с уксусом по нескольку вместе, складывали еду на подносы, оживляя вечер веселыми голосами и звонким смехом.
На приподнятой площадке для танцев натянули огромное полотнище паруса и на каждом углу с четырех сторон развесили на шестах фонари. Оркестр настраивал инструменты: пиликали скрипки, хрипло пробовала звук единственная в оркестре гармоника.
Мужчины небольшими группами собирались между фургонами или сидели на корточках возле костров; то здесь, то там время от времени мелькала бутылка, донышком указывая в самое небо.
– Не хочу быть назойливым, Уайт, – сказал Петерсен, подходя к группе офицеров во главе с Уайтом, – но вот скажи мне, ты ведь записал моего Денниса во взвод Гюнтера, так?
– Верно, – ответил Уайт и протянул ему бутылку.
Петерсен сделал добрый глоток и вытер рот рукавом.
– Против тебя, Гюнтер, я ничего не имею, – Петерсен улыбнулся Гюнтеру Нойехьюзену, – но мне было бы лучше, если бы мой Деннис был в одном взводе со мной. Я бы мог за ним присмотреть, сам понимаешь.
Все повернулись к Уайту: интересно, что он на это скажет.
– Ни один из наших парней не состоит в одном взводе со своим отцом, – сказал Уайт. – Мы нарочно разбили их по разным взводам. Так что, Дейв, извини.
– Но зачем?
Уайт Кортни посмотрел вдаль, туда, где над крышами фургонов и дальше, над откосом нагорья, яростно пылал закат.
– Нам предстоит не охота на бушбоков, Дейв. Иногда придется принимать непростые решения, а делать это гораздо легче, если не думаешь о том, что рядом собственный сын.
Раздался одобрительный ропот, все были с этим согласны. Стеф Эразм вынул трубку изо рта и сплюнул в огонь.
– Есть вещи, которые лучше не видеть своими глазами, – сказал он. – Трудно потом забыть. Не стоит видеть, как твой сын в первый раз убивает… а еще не стоит видеть, как умирает твой сын.
Все молчали; каждый понимал, что это правда. Прежде они об этом не говорили, потому что разговоры размягчают душу мужчины, но все здесь повидали смерть и понимали, что хочет сказать Стеф. Один за другим они повернули голову к площади, где за кострами уже собиралась молодежь. Деннис Петерсен что-то сказал, слов они не уловили, но товарищи Денниса, стоящие рядом с ним, засмеялись.
– Чтобы жить, мужчина должен время от времени кого-нибудь убивать, – сказал Уайт. – Но когда он убивает, будучи совсем молодым, он кое-что теряет в душе… уважение к жизни: жизнь для него становится дешевой штукой. То же самое и с женщинами, мужчина не должен иметь женщину, пока не поймет ее. Иначе это тоже становится дешевкой.
– У меня первая была, когда мне было пятнадцать лет, – сказал Тим Хоуп-Браун. – Не могу сказать, что все бабы стали для меня дешевками, наоборот, я узнал, что они обходятся чертовски дорого.
Все дружно захохотали, и в этом хохоте особенно выделялся громовой бас Уайта.
– Твой старик платит тебе фунт в неделю, а что скажешь про нас, а, Шон? – возражал Деннис. – Мы тут не миллионеры.
– Ну хорошо, – согласился Шон, – ставим по пять шиллингов. Кто выиграет – забирает все.
– Пять – это нормально, – согласился Карл. – Только правила должны быть понятные, чтобы потом не было разборок.
– Только убитые, раненые не считаются.
– И должны быть свидетели, – вставил Фрикки ван Эссен.
Фрикки был старше других; он смотрел на приятелей покрасневшими глазами – успел вечерком хлебнуть.
– Договорились: зулус только мертвый и свидетель на каждого. У кого больше всех, забирает все деньги.
Шон по очереди заглянул в глаза каждому, желая убедиться, что все согласны. Гаррик мялся позади всех.
– Гаррик будет банкиром. Давай, Гаррик, подставляй шляпу.
Все положили деньги в шляпу Гаррика, и он пересчитал:
– Два фунта на восемь человек. Все правильно.
