Он подошел к кожаному креслу и с удовольствием плюхнулся в него.
– А кроме того, есть еще кое-что. Иди ко мне, расскажу.
Подойдя, Руфь села Шону на колени и запустила руку ему под рубашку, с удовольствием ощущая мягкие густые волосы на груди, а под ними – упругие мышцы.
– Рассказывай, – сказала она.
И он стал рассказывать ей про Гарри. Говорил Шон медленно, не опуская ни единой подробности, с самого начала: и про его ногу, и про то, как они росли вместе, а потом и про Майкла. Какое-то время она молчала, и в ее глазах Шон видел боль из-за того, что когда-то он был любовником другой женщины.
– А Гарри знает, что Майкл твой сын? – наконец спросила она.
– Да. Анна ему рассказала однажды. В ту самую ночь, когда я уехал из Ледибурга. Он хотел убить меня.
– А почему ты уехал?
– Не мог больше оставаться. Гарри меня ненавидел за то, что я зачал его сына, а Анна – за то, что я не достался ей.
– Выходит, она еще этого хотела?
– Да. В ту ночь… в ту ночь, когда я уехал, Анна пришла ко мне и стала просить, чтобы я… – Он помолчал. – В общем, ты понимаешь, о чем я.
– Да, – кивнула Руфь; она все еще чувствовала боль из-за ревности и все-таки старалась понять мужа.
– Я отказался от нее, и она отправилась к Гарри и со зла рассказала ему о ребенке. Господи, какая же она дрянь, какая мерзкая стерва!
– Но если ей был нужен ты, почему она вышла за Гарри?
– Она ведь ждала ребенка. Думала, что меня убили на войне с зулусами, вот и вышла за него, чтобы у ребенка был отец.
– Понятно, – пробормотала Руфь. – Но зачем ты мне об этом рассказываешь?
– Хочу, чтобы ты поняла мои чувства к Гарри. После того что он выкинул по отношению к тебе на том собрании, не думаю, что ты испытываешь к нему теплые чувства. Но он не тебя пытался уязвить, он целил в меня. Я перед ним в неоплатном долгу… похоже, так и не сумею с ним расплатиться. Вот почему…
– Вот почему ты рад, что сегодня он одержал победу? – закончила за него Руфь.
– Да, – горячо ответил Шон. – Ты же понимаешь, как это важно для него, правда? Впервые в жизни он смог… ему удалось… – Он с досадой замахал руками, не умея найти нужные слова.
– Он смог состязаться с тобой на равных, – подсказала ему Руфь.
– Точно! – Шон ударил кулаком по подлокотнику кресла. – А когда я вернулся, чтобы поздравить его, он был готов со мной помириться. Он же пригласил меня в гости в Теунис-Крааль! И тут явилась эта чертова ведьма и увела его с собой. Но мне почему-то кажется, что у нас теперь все как-нибудь наладится.
Стук в дверь прервал его, и Руфь вскочила с коленей мужа.
– Это, наверно, обед нам доставили, – сказала она.
Но не успела Руфь преодолеть и половины пути до двери, как стук повторился с такой настойчивостью, что, казалось, вот-вот обвалится штукатурка.
– Иду! – раздраженно крикнула Руфь и распахнула дверь.
В комнату ворвалась толпа народа во главе с Бобом Сэмпсоном; непрерывно тараторя и размахивая руками, они подступили к Шону.
– В чем дело, черт вас всех побери? – вскричал он.
– Ты победил! – выкрикнул Боб. – Организовали пересчет голосов, и с перевесом в десять голосов ты победил!
– Вот это да! – задохнулся Шон. – А как же Гарри… Бедный Гарри! – продолжил он, но так тихо, что его услышала только Руфь.
– Открывайте шампанское – и пошлите еще за шампанским! У нас твердая победа – все прошли! – ликовал Боб Сэмпсон. – Так что выпьем за Южно-Африканский Союз!
83
– И на этот раз тоже. Опять он, столько раз уже, только он.
Гарри Кортни был пьян. Держа стакан обеими руками, Гарри глубоко утонул в кресле и кругообразными движениями вращал коричневую жидкость – она переливалась через край и оставляла пятна на его штанах.
– Да, – соглашалась Анна. – Опять он, и на этот раз тоже.
Она стояла к нему спиной, глядя в окно гостиничного номера на улицу, залитую светом газовых фонарей. Ей не хотелось, чтобы он видел ее лицо. Но голос ее звучал резко и злорадно:
– Теперь ты спокойно можешь снова писать свои книжонки. Ты ясно дал всем понять, какой от тебя толк; ты доказал и себе, и другим, на что ты годен.
Она принялась медленно, с чувственным наслаждением поглаживать ладонями предплечья. По спине ее прошел холодок, она беспокойно пошевелилась, и юбки ее зашелестели, как листья на ветру. Господи, как близка была опасность, какой страх ее охватил!..
– Ты, Гарри Кортни, неудачник, ничтожество. Всегда таким был, таким и останешься на всю жизнь.
Анна снова содрогнулась, вспомнив, как она испугалась. Он чуть не ускользнул от нее. Это началось в тот момент, когда объявили первый результат, и с каждой минутой это крепчало. У него даже голос изменился, стал значительно глубже, в нем зазвучала уверенность в себе. Как он странно тогда на нее поглядел – без прежней покорности, с зарождающимся презрением. А потом, когда разговаривал с Шоном Кортни, вообще взбунтовался. Она очень тогда испугалась.
– Неудачник, – повторила Анна.
В ответ она услышала то ли глоток, то ли вздох, а может, и то и другое. Анна ждала, что будет дальше, и вдруг тихо забулькала струйка бренди, стекая из бутылки в стакан. Она еще крепче обхватила себя руками, а потом улыбнулась, вспомнив, как объявили результат пересчета голосов. Как он вдруг съежился, как сморщилось его лицо, когда он повернулся к ней: все сразу куда-то пропало – и уверенность, и презрение; все это мгновенно улетучилось. Исчезло! Исчезло навсегда. Нет, Шон Кортни его не получит, она не отдаст его. Она поклялась себе в этом и клятву свою сдержит.
Как уже множество раз до этого, она снова прокрутила в уме все подробности той ночи. Той самой ночи, когда она дала себе эту страшную клятву.
Шел дождь. Она стояла на широкой веранде Теунис-Крааля, а Шон шагал по зеленым газонам к усадьбе, ведя на поводу лошадь. Промокшая рубаха прилипла к плечам и груди, борода тоже намокла от дождя и висела отдельными курчавыми прядками, и он был похож на озорного пирата.
– А где Гарри?
Она помнит и этот свой вопрос, и его ответ.
– Не волнуйся. Отправился в гости к Аде. К ужину вернется.
Потом он поднялся по ступенькам к ней, встал рядом, высокий, и его пальцы, холодные от дождя, притронулись к ее руке.
– Тебе сейчас надо особенно беречься. – Он взял ее за локоть и повел в дом. – Не стой так долго на холоде.
Через стеклянные двери они вошли внутрь. Макушка ее едва доставала ему до плеч. Он глядел на нее, и в глазах его светилась нежность и благоговейный страх, как и у всякого мужчины при виде беременной женщины.
