– Я посылал за человеком, который мне служит, а вижу перед собой обезьянку на цепочке.
Мбежане стоял не шевелясь, лицо оставалось бесстрастным, только по глазам было видно, что слышать такое ему обидно.
– Пойди поищи моего слугу. Ты узнаешь его по одежде – это наряд зулусского воина.
Несколько секунд прошло, прежде чем живот Мбежане заколыхался от смеха, смех сотряс его плечи и растянул его губы. Он тихонько закрыл за собой дверь, прошла минута, и он снова явился, на этот раз в своей набедренной юбочке. Шон приветствовал его улыбкой:
– А-а-а! Я вижу тебя, Мбежане!
– И я тебя тоже вижу.
Он подошел к кровати, и они немного поговорили. В основном про обвал, но участие Мбежане в спасении Шона обошли стороной. Обоим казалось, что эти слова только повредят разговору. Может быть, они поговорят об этом когда-нибудь после, но только не сейчас.
– Завтра карета тебе понадобится? – спросил наконец Мбежане.
– Да. А теперь ступай. Поешь и выспись как следует.
Шон протянул руку и коснулся руки Мбежане. Совсем легонько, словно хотел попросить прощения, и Мбежане ушел.
Потом в шелковом халате явился Дафф. Они позавтракали яйцами, съели бифштекс, и Дафф послал вниз за бутылочкой вина, чтобы еще раз сполоснуть глотки от пыли.
– Говорят, Франсуа засел в «Светлых ангелах» – как выбрался из шахты, пьет, остановиться не может. Когда немного протрезвеет, пусть приходит в контору, заберет расчет.
Шон выпрямился:
– Ты что, собираешься его уволить?
– Нет, не уволить, а дать пинка под зад, чтобы он приземлился только в Кейптауне.
– За что, черт побери?
– За что? – отозвался Дафф. – За то, что сбежал, вот за что.
– Дафф, вспомни, он уже побывал раз в обвале в Кимберли.
– Ну да.
– Сломал обе ноги, ты же сам говорил.
– Да.
– Знаешь, что я тебе скажу? Если бы со мной такое случилось во второй раз, я бы тоже удрал.
Дафф молча разлил по бокалам вино.
– Пошли кого-нибудь в «Светлые ангелы», пусть скажут, что алкоголь вреден для печени, – это его протрезвит. И еще пусть скажут, что, если завтра утром его не будет на работе, мы урежем его жалованье, – сказал Шон.
– Не понял, – сказал Дафф, озадаченно глядя на Шона.
– Когда я лежал там, в этой дыре, у меня было время подумать. И вот я пришел к выводу, что, для того чтобы добраться до вершины, не обязательно идти по головам других.
– Вон оно что… понятно, – криво усмехнулся Дафф. – Рождество еще не настало, а ты уже решил творить добро. Что ж, можно начать и в августе. Тогда все в порядке. А то я уж стал тревожиться: может, тебя камнем по голове задело. Я, между прочим, тоже люблю творить добро.
– Дафф, я не хочу увольнять Франсуа.
– Хорошо, хорошо, он остается. Если хочешь, откроем здесь бесплатную столовую, а из Ксанаду сделаем дом престарелых.
– Пошел к черту. Я просто считаю, что увольнять Франсуа нет необходимости, вот и все.
– Да кто спорит? Я же с тобой согласился, разве нет? Я всегда глубоко уважал тех, кто верит в добро. Я творю его постоянно.
Дафф подвинул стул поближе к кровати.
– Совершенно случайно у меня в кармане оказалась колода карт, – сменил он тему и вынул из кармана халата карты. – Может, перекинемся?
Шон проиграл пятьдесят фунтов, и от разгрома его спас прибывший новый врач. Постучав его по груди, доктор покачал головой, поцокал языком, выписал рецепт и до завтра велел сохранять постельный режим. Он уже уходил, когда прибыли Джок и Тревор Хейнсы. Джок держал в руке букет цветов, который он, смущаясь, вручил Шону.
Потом комната стала наполняться народом по-настоящему: прибыли остальные с биржи. Кто-то притащил ящик шампанского, в одном углу затеяли игру в покер, в другом спорили о политике.
– Да кем он себя считает, этот Крюгер, Богом, что ли? Слышали, что он сказал в прошлый раз, когда мы ездили к нему по поводу получения права голоса? «Протестуйте на здоровье, у меня пушки, а у вас нет!»
– Три короля бьют – а у тебя карты на руках!
– …Подождем – увидим. К концу месяца «Консолидейтед Витс» будет бить уже тридцать шиллингов.
– …А налоги? На динамит еще на двадцать процентов!
– …В Оперном появилась новая штучка, Джок купил на нее билет на весь сезон, и никто ее еще не видел.
– Ну хватит, слышите, прекратите оба! Хотите подраться – шагайте на улицу, здесь у нас как-никак больной.
– Эта бутылка пустая, Дафф… открой-ка еще одну.
Шон проиграл Даффу еще сотню. Потом, уже после пяти, вошла Кэнди и ужаснулась:
– Вон отсюда, все до одного, пошли вон!
Комната опустела так же быстро, как и наполнилась. Кэнди стала собирать сигарные окурки и пустые бокалы.
– Вандалы! Прожгли дырку в ковре… а это что, ты только посмотри, на столе лужа шампанского!
Дафф прокашлялся и налил себе еще.
– Может, тебе уже хватит, Даффорд, ты так не считаешь?
Дафф поставил бокал.
– И не пора ли тебе пойти и переодеться к обеду?
Дафф неуверенно подмигнул Шону, но послушно встал и вышел.
Дафф и Кэнди вернулись в комнату Шона после ужина и выпили с ним ликера.
– А теперь спать, – скомандовала Кэнди и пошла задергивать шторы.
– Еще же совсем рано, – запротестовал Дафф, но все без толку: Кэнди решительно задула лампу.
Шон нисколько не устал, он весь день провалялся в постели, и сна сейчас не было ни в одном глазу. Он взял сигару, прикурил, прислушиваясь к уличному шуму за окном, и только после полуночи задремал.
Проснулся он с криком – его снова окружал мрак, одеяло закрыло голову, затрудняя дыхание. Шон отбросил его, встал с кровати и сделал несколько неверных шагов в темноте. Сейчас ему нужен был свежий воздух и свет. В темноте он наткнулся на плотную бархатную штору, и она облепила ему лицо. В попытке освободиться он толкнулся плечом в стеклянную двустворчатую дверь, ведущую на балкон, она распахнулась, и он вышел. Его окружил свежий, холодный воздух, а в небе сияла полная луна. Ощущение удушья прошло, нормальное дыхание восстановилось.
Вернувшись в комнату, Шон зажег лампу и прошел в пустую комнату Даффа. На прикроватном столике лежала книжка – «Двенадцатая ночь». Он взял ее и вернулся к себе. Пристроившись с книгой поближе к лампе, попытался читать, хотя не понимал и половины прочитанного. Но он продолжал чтение, пока не стало светать. Когда небо за распахнутыми дверьми балкона из черного сделалось серым, Шон отложил книжку. Встал, побрился и, одевшись, по черной лестнице спустился во двор гостиницы.
