Шон сел в кресло, прочел записку еще два раза. Помолчал, пытаясь совладать с собой. Потом не выдержал:
– Будь ты проклят, Чарливуд… «принеси за меня извинения»! Трусливый ублюдок! Заварил кашу и смылся, а я расхлебывай!
Он бросился из комнаты – полы халата яростно хлестали его по ногам.
– Сам принесешь свои чертовы извинения, даже если придется притащить тебя на веревке.
Шон сбежал вниз по черной лестнице. Мбежане он нашел во дворе конюшни. Тот о чем-то беседовал с тремя конюхами.
– Где нкози Дафф? – заорал Шон.
Они тупо смотрели на него и молчали.
– Где он? – повторил Шон вопрос, ощетинив на них бороду.
– Господин взял лошадь и поехал кататься, – испуганно ответил один из конюхов.
– Когда? – взревел Шон.
– Ночью, семь или восемь часов назад. Скоро должен вернуться.
Шон, тяжело дыша, уставился на конюха:
– В какую сторону он поехал?
– Он не сказал, господин.
Восемь часов назад… сейчас он, возможно, уже милях в пятидесяти. Шон повернулся и пошел обратно к себе. Шлепнулся на кровать, налил еще чашку кофе.
– А ей-то каково будет…
Он живо представил ее слезы и весь тот жуткий хаос неконтролируемых чувств в состоянии горя.
– О-о-о, черт… будь ты проклят, Чарливуд, гори ты в аду!
Он глотнул кофе, подумывая, а не удрать ли самому. Плюнуть на все, взять лошадь и уехать как можно дальше…
– Не я заваривал эту кашу, я тут вообще ни при чем и не хочу с этим иметь ничего общего.
Он допил кофе и стал одеваться. Посмотрел в зеркало, чтобы причесаться, и представил себе Кэнди в часовне: она стоит одна и ждет, когда гробовое молчание перейдет в ропот, а потом в смех.
– У-у-у, Чарливуд, ну и свинья же ты! – сердито проговорил Шон. – Ей не надо туда ходить, и без того все будет плохо. Придется ей все рассказать.
Он схватил с туалетного столика часы. Был уже десятый час.
– Проклятый Чарливуд.
Пройдя по коридору, он остановился перед дверью Кэнди. Оттуда доносились женские голоса. Шон постучал и вошел.
В комнате оказались две ее подруги и цветная девушка Марта. Все они сразу уставились на него.
– А где Кэнди?
– В спальне. Но вам входить туда нельзя – дурной знак. К несчастью.
– Да уж, не дай бог, такого и врагу не пожелаешь, – согласился он.
Он постучал в дверь спальни.
– Кто там?
– Шон.
– Тебе заходить нельзя. Чего ты хочешь?
– Ты одета?
– Да, но ты заходить не должен.
Он открыл дверь и заглянул, посеяв в женщинах такое смятение, что они завопили, а одна завизжала.
– Уходите отсюда! – резко сказал он. – Мне надо поговорить с Кэнди наедине.
Они испуганно упорхнули, и Шон закрыл за ними дверь. Кэнди, облаченная в халат, встретила его с оживленным лицом, пытаясь угадать, зачем он пришел. Мягкие блестящие волосы, отброшенные назад, свободно ниспадали на спину. Настоящая красавица, подумал Шон. Он посмотрел на лежащее на кровати пышное подвенечное платье.
– Кэнди, боюсь, я принес дурные вести. Ты готова выслушать?
Он говорил резко, почти грубо; обязанность сообщить ей все, как и каждая секунда этого разговора, вызывала у него отвращение. Румянец на лице ее сменился смертельной бледностью, лицо окаменело, словно у статуи.
– Он уехал, – сказал Шон. – Он сбежал от тебя.
Кэнди взяла с туалетного столика щетку и вялой рукой принялась причесываться. В комнате воцарилась глухая тишина.
– Мне очень жаль, Кэнди.
Не глядя на него, Кэнди кивнула – сейчас она вглядывалась в пустой коридор будущего. Это молчаливое смирение перед судьбой было для него хуже, чем слезы. Шон потер нос – как же это все отвратительно.
– Мне очень жаль… жалко, что я ничего с этим не могу поделать.
Он повернулся к двери.
– Шон, спасибо, что пришел, что рассказал.
В голосе ее не было слышно ни капельки живого чувства, он был мертв, как и ее помертвелое лицо.
– Не стоит, – угрюмо отозвался он.
Потом он поехал в Ксанаду. Вокруг палаток и шатров на лужайках небольшими группами уже собирались люди. По их возбужденному смеху он понял, что уже выпивают. Ярко светило солнце, и день обещал быть жарким. На широкой веранде играл оркестр, женские платья ярко пестрели на фоне зеленой травы. «Сегодня праздник» – кричали развевающиеся над палатками флаги. «Сегодня у нас праздник» – звучало в раздающемся то здесь, то там смехе.
Шон ехал по подъездной дорожке, и со всех сторон к нему неслись приветственные крики, на которые он отвечал, поднимая руку.
Франсуа и Мартин Кёртис, с бокалами в руках, беседовали с двумя девицами из Оперного театра. Спешившись, Шон отдал поводья чернокожему конюху и направился к ним.
– Здравствуйте, босс, – приветствовал его Кёртис. – Что-то вы мрачный сегодня. Женитесь вроде не вы!
Все засмеялись.
– Франсуа и ты, Мартин, давайте-ка отойдем.
– Что-то случилось, мистер Кортни? – спросил Франсуа, когда они отошли подальше.
– Спектакль закончился, – угрюмо сказал Шон. – Свадьбы не будет.
Они так и разинули рот.
– Пройдите по гостям и сообщите об этом каждому. И еще скажите, что подарки они могут забрать обратно.
Он повернулся, чтобы уйти.
– Так что же случилось, босс?
– Просто скажите, что Кэнди и Дафф передумали.
– Вы хотите, чтобы все разошлись по домам?
Шон не сразу нашелся с ответом.
– Да черт с ним, пускай остаются, пускай едят, пьют до полусмерти, если им так хочется. Просто скажите, что свадьбы не будет.
Он направился к дому. Нашел псевдосвященника, нервно томящегося в кабинете на первом этаже. Кадык его был чуть не до мяса стерт высоким жестким пасторским воротничком.
– Все, вы нам больше не нужны, – сказал Шон. Он достал чековую книжку, сел за письменный стол и заполнил чек. – Это вам за беспокойство. А теперь поскорее уезжайте из города.
– Благодарю вас, мистер Кортни, огромное вам спасибо.
Вздохнув с видимым облегчением, человек направился к двери.
– Друг мой, – остановил его Шон, – если вы кому-нибудь обмолвитесь хоть словечком о том, что мы собирались сегодня сделать, я вас найду и убью. Я ясно выразился?
Шон прошел в танцевальную залу и сунул констеблю в руку небольшую стопку соверенов:
