– Выпроводите всех этих людей отсюда. – Он кивнул на толпы людей, которые бродили вдоль столов, разглядывая подарки. – А потом закройте все двери на ключ.
Повара он нашел на кухне:
– Вынесите из дома и отдайте им всю еду. И заприте все помещения кухни.
Он прошел по дому, закрывая двери и задергивая шторы. Зашел в кабинет и на большом кожаном диване застукал парочку – рука мужчины уже шарила у хихикающей девицы под юбками.
– Здесь вам что, публичный дом?! – заорал на них Шон, и их словно ветром сдуло.
Он опустился на стул. Окно выходило на лужайку, оттуда доносились громкие голоса и смех. Оркестр играл вальс Штрауса, и это действовало особенно раздражающе. Он угрюмо уставился на мраморный камин; голова опять раскалывалась, кожа на лице после ночного дебоша казалась сухой, туго обтягивающей кости.
– Ну и дела! Черт меня побери, ну и дела! – проговорил он вслух.
Примерно через час он вышел и отыскал свою лошадь. Выехав на дорогу, ведущую в Преторию, миновал последние городские дома и повернул лошадь в степь. Сдвинув на затылок шляпу, открыв лицо солнцу и ветру, пустил скакуна легким галопом по травяному морю. Затем устроился в седле поудобнее и, отпустив поводья, предоставил лошади самой выбирать дорогу.
Вернулся в Йоханнесбург Шон только под вечер и во дворе конюшни отдал поводья Мбежане. На душе у него стало легче, движение и свежий воздух освежили голову, и теперь он смотрел на вещи более трезво, под правильным углом.
Шон налил себе полную ванну горячей воды, и, пока отмокал, остатки злости на Даффа испарились. Он снова мог держать себя в руках. Выйдя из ванны, он насухо вытерся полотенцем и, запахнув халат, вошел в спальню.
На кровати сидела Кэнди.
– Здравствуй, Шон, – сказала она и улыбнулась болезненной улыбкой.
Волосы ее были несколько спутаны, бледное лицо не несло и следа макияжа. Она так и не переоделась с утра, когда они виделись, на ней был все тот же халат.
– Здравствуй, Кэнди.
Шон взял флакон из граненого стекла, плеснул на ладонь лавровишневой воды и втер ее в волосы и в бороду.
– Ты не сердишься, что я пришла к тебе в гости, правда?
– Нет, конечно нет, – ответил он и принялся причесывать волосы. – Я и сам собирался сейчас зайти к тебе.
Она подобрала ноги и сложила их под таким углом, какой не способен скопировать ни один мужчина.
– Нальешь мне чего-нибудь?
– Извини, мне казалось, ты совсем не пьешь.
– Да, но сегодня же день особенный, – засмеялась она как-то слишком уж весело. – Сегодня ведь у меня свадьба.
Не глядя на нее, он налил ей бренди. Он терпеть не мог все эти страдания; к нему снова стала возвращаться злость на Даффа.
Взяв стакан, она отхлебнула и скорчила гримасу:
– Ужасно невкусно.
– Тебе станет лучше.
– За невесту, – сказала она и быстро выпила.
– Еще? – спросил Шон.
– Спасибо, нет.
Она встала и подошла к окну:
– Темнеет. Не люблю, когда темно. Темнота все искажает. Все, что плохо при свете дня, ночью просто невыносимо.
– Прости, Кэнди. Мне очень жаль, но я ничем не могу тебе помочь.
Она резко повернулась. Подойдя к нему, крепко обвила руки вокруг шеи и прижала бледное испуганное лицо к его груди:
– Ох, Шон, обними меня, мне так страшно!
Он неловко обнял ее за талию.
– Я не хочу об этом думать. Только не сейчас, только не сейчас, когда так темно, – прошептала она. – Прошу тебя, помоги мне. Помоги мне не думать об этом.
– Я побуду с тобой. Не расстраивайся. Присядь. Я тебе еще налью.
– Нет, нет, – шептала она, отчаянно прильнув к нему. – Я не хочу быть одна. Я не хочу об этом думать. Прошу тебя, помоги мне.
– Как я тебе помогу? Я могу только посидеть с тобой, вот и все.
Злость и жалость смешались у Шона в груди, как древесный уголь с селитрой; пальцы его крепко сжимали ей плечи, впиваясь в плоть, пока не достали до кости.
– Да, да, сделай мне больно. Хоть так я на время об этом забуду. Отнеси меня на кровать и сделай мне больно, Шон, сделай мне очень больно.
У Шона перехватило дыхание.
– Сама не знаешь, о чем говоришь. Это безумие.
– Я хочу этого, хочу хоть немного забыть обо всем. Прошу тебя, Шон, пожалуйста!
– Я не могу этого сделать, Кэнди. Дафф мой друг.
– У нас с ним все кончено: у него со мной, а у меня с ним. Я тоже твой друг. О боже, мне так одиноко! Хоть ты не бросай меня. Помоги мне, Шон, прошу тебя, помоги мне!
Злость, кипевшая в груди Шона, куда-то вся испарилась, а между бедрами меж тем разгоралось, вздымалось нечто змееголовое. Она тоже это почувствовала:
– Да, да, о, прошу тебя, да!
Он подхватил ее и понес к кровати. Стоя над ней, сорвал с себя халат. Она вертелась на постели, избавляясь от одежды, потом раскинулась ему навстречу, чтобы принять его, чтобы он заполнил собой ее пустоту. Он быстро накрыл ее своим телом и погрузился в ее теплую плоть. Желания он не испытывал, делал все безжалостно и жестко и вместе с тем терпеливо, но на грани. Главным для него было выпустить пар: злость, разбавленную жалостью; для нее же это был шаг, которым она перечеркивала прошлое. Одного раза оказалось мало. Он брал ее снова и снова, на простынях уже появились бурые пятна – у него кровоточила спина, у нее болело все тело. И вот они уже лежат неподвижно, с переплетенными руками и ногами, потные и усталые, отдыхая от яростной битвы.
– Не помогло, да? – тихо спросил Шон.
– Помогло.
Физическое изнеможение ослабило барьеры, сдерживающие ее горе. Продолжая его обнимать, она заплакала.
Уличный фонарь за окном высветил серебристый квадрат на потолке. Шон лежал на спине и смотрел на него, слушая рыдания Кэнди. В какой-то момент они достигли наивысшей силы и потом постепенно сошли на нет. Оба погрузились в сон, а уже позже, когда день еще не начался, проснулись одновременно, словно договорились заранее.
– Только ты можешь сейчас помочь ему, больше никто, – сказала Кэнди.
– Помочь в чем? – спросил Шон.
– Найти то, что он ищет. Обрести душевный покой, обрести самого себя – назови как хочешь. Он заблудился, и ты это знаешь, Шон. Он одинок, почти так же одинок, как и я. Я бы смогла ему помочь, я уверена в этом.
– Дафф? Заблудился? – с циничной усмешкой спросил Шон. – Ты в своем уме?
– Не надо быть таким слепым, Шон. Тебя сбивают с толку его бахвальство, важничанье. А ты загляни с другой стороны.
– С какой, например? – спросил Шон.
