– Чем скорее, тем лучше, это я вам говорю. Ишь вырядился, ублюдок: сапожки за десять гиней, золотая тросточка. Пусть проваливает к своим.
– Да что ты орешь, успел уже нажраться…
– Да, успел, вот сейчас пойду туда и скажу это все ему прямо в лицо…
Шон потихоньку вышел и медленно направился к стойке, где стояли Франсуа с Кёртисом:
– Вы меня простите, ребята, совсем забыл, у меня сегодня еще одно важное дело…
– Очень жаль, босс, – облегченно вздохнув, сказал Кёртис. – Ну что ж, может, тогда в другой раз?
– Да, как-нибудь в другой раз.
Они были рады, что он уходит в свой Рэнд-клуб. А там трое чуть не подрались за то, чтобы угостить его выпивкой.
27
В тот вечер он обедал с Кэнди и за ликером рассказал ей о случившемся. Она выслушала его до конца, не перебивая.
– Они не хотели, чтобы я там был! Не понимаю, что я им сделал, за что они меня так не любят.
– И это тебя беспокоит?
– Да, это меня беспокоит. Раньше никто так ко мне не относился.
– Я рада, что это тебя беспокоит, – мягко улыбнулась она. – Когда-нибудь из тебя получится неплохой человек.
– Нет, но за что они меня ненавидят? – снова гнул свое Шон.
– Завидуют. Ты же сам сказал, что говорил тот человек. «Сапожки за десять гиней, золотая тросточка» – вот что стоит за этим. Теперь ты уже не такой, как они, ты богатый. И не жди, что они с этим смирятся.
– Но я же ничего плохого им не сделал, – возражал он.
– А это не обязательно. В этой жизни я поняла одно: за все, что ты получаешь, надо платить. И это вот и есть часть твоей платы за успех.
– Черт возьми, как жаль, что рядом нет Даффа, – сказал Шон.
– Ну да, и Дафф растолковал бы тебе, что это – чушь собачья, да? – проговорила Кэнди. – «Да наплюй ты на них на всех, дружок, на это немытое быдло! Нам и без них хорошо», – передразнила она Даффа.
Шон потер нос и уставился в стол.
– Прошу тебя, Шон, не слушай Даффа, когда он начнет тебя учить, что на людей нужно плевать. Он и сам в это не верит, но говорит очень убедительно. Нет, люди – это очень много в жизни, люди важнее, чем золото, чем земля, чем все остальное на свете.
Шон поднял голову:
– Я это однажды уже понял… когда попал под обвал в шахте. Для меня это стало очень ясно – там, в темноте, в грязи. И я тогда дал себе слово. – Он неуверенно улыбнулся. – Я сказал себе, что больше никогда никому не принесу страданий, если смогу, конечно. Я серьезно думал об этом, Кэнди. Тогда это чувство было очень сильным, но… но…
– Да, мне кажется, я понимаю. Принять такое решение очень непросто, но еще труднее сдержать его. Одно-единственное переживание вряд ли способно изменить образ мысли человека. Это как строить стену, кирпичик к кирпичику. Каждый раз прибавляешь совсем немного, а потом видишь: стена готова. Я тебе говорила, Шон, что в тебе есть сила. Мне кажется, когда-нибудь ты закончишь строить свою стену, и когда это случится, слабых мест в ней не будет.
28
В следующий вторник Шон отправился в Ксанаду – в первый раз после отъезда Даффа. В танцевальной зале Джонсон и еще четверо клерков упаковывали и маркировали подарки.
– Дело идет к концу, Джонсон?
– Почти, мистер Кортни. Завтра с утра пришлю сюда пару фургонов, и заберем все это.
– Да уж, пожалуйста. Не хочу, чтобы это барахло здесь больше валялось.
По мраморной лестнице он поднялся, постоял на верхней площадке. Дом казался совсем вымершим: новенький, стерильно чистый, он словно ждал, когда сюда явятся люди и пробудят его к жизни. Шон прошел по коридору, останавливаясь перед картинами, которые подбирала сюда Кэнди. Они были писаны маслом, в мягких тонах – женщины любят подобные вещи.
– Без них можно обойтись… лучше повешу что-то другое, где больше огня, больше алого, черного, ярко-синего.
Он распахнул дверь в свою спальню. Здесь ему больше понравилось: на полу колоритные персидские ковры, стены обшиты темными атласными панелями и кровать – хоть играй на ней в поло. Он улегся на нее и стал смотреть в потолок, украшенный витиеватым орнаментом:
– Эх, скорей бы вернулся Дафф, как бы мы хорошо с ним зажили в этом доме!
Он встал и снова спустился.
– Все закончено, сэр.
– Молодец! Тогда свободен.
Он прошел в кабинет, приблизился к пирамиде для ружей. Взял дробовик системы Пурди, подошел к окну и посмотрел на свет. Ноздри слегка раздулись, он сразу вспомнил запах ружейного масла. Положил ружье на плечо и почувствовал его вес, волнующий, возбуждающе приятный. Повел стволами по дуге через все помещение, следуя за полетом воображаемой птицы, и вдруг в поле зрения попало лицо Даффа. Шон так удивился, что застыл на месте, наставив стволы ему в голову.
– Не стреляй, я не буду делать резких движений, – мрачно заявил Дафф.
Шон опустил ружье, отнес его обратно к пирамиде.
– Здравствуй, – сказал он.
– Здравствуй, – ответил Дафф, продолжая стоять в проеме двери.
Шон сделал вид, будто никак не может пристроить ружье в пирамиде, и стоял спиной к Даффу.
– Ну, как поживаешь, дружок?
– Прекрасно! Отлично!
– А как остальные?
– Это ты о ком, в частности, спрашиваешь?
– Кэнди, например.
Шон ответил не сразу, взвешивал вопрос.
– В общем… если бы ты сунул ее в камнедробилку, могло быть и хуже.
– Значит, не очень?
– Очень даже не очень, – согласился Шон.
Они постояли, помолчали.
– Я так понимаю, ты сейчас тоже не очень ко мне, так? – спросил наконец Дафф.
Шон пожал плечами и подошел к камину.
– Даффорд, вы свинья, – непринужденно заявил он.
Дафф сощурился:
– Ну что ж, приятное было знакомство, дружок. Полагаю, с этого момента дорожки наши расходятся?
– Хватит молоть чушь, Дафф, зря тратишь время. Налей-ка лучше да расскажи, каково это – быть свиньей. А еще я хочу обсудить с тобой живопись, которую Кэнди развесила в коридоре наверху. Не знаю, то ли подарить кому-нибудь, то ли просто сжечь.
Дафф, подпиравший плечом дверной косяк, выпрямился и безуспешно попытался скрыть вздох облегчения, хотя лицо выдавало его.
– Но прежде чем закроем тему и похороним ее, – быстро продолжил Шон, – я хочу сказать тебе следующее. Мне очень не нравится твой поступок. Я понимаю, почему ты так поступил, но лично мне это не нравится. Это все, что я могу сказать. Хочешь что-нибудь добавить?
