– Хорохоришься? – прохрипел Жука. – Ничего, сейчас успокоишься! Донжа у мертвого Горностая голову срубил, ну и я тебя грохну и обезглавлю. Но сначала эту девку пристрелю!
– Заткнись, подонок! – раздался яростный крик Горностая. – Какая она тебе девка?! Это моя жена!
Смерть заглядывала в глаза, ужас то сжимал, то разжимал на горле костлявые пальцы, но все-таки не было в жизни Маши мгновения счастливей, чем это!
– Что?! – ошеломленно выдохнул Жука. – Жена?! Так вы там, значит… Вы там, значит…
Он был так потрясен, что рука его с наганом на мгновение опустилась.
Этого мгновения и ждал, это мгновение и стерег Горностай!
Он прыгнул на Глафиру, выхватил из ее рук обрез и выпалил в Жуку, а потом бросился к Маше, схватил ее за плечи и отшвырнул к себе за спину.
Это произошло так быстро, что Маша и понять ничего не успела. Чудилось, это не она двигается, а окружающее пространство непостижимым образом перемещается вокруг. Что-то дернулось, сместилось – и вот она уже в безопасности.
В глазах постепенно прояснилось, и Маша поняла, что радовалась пока рано.
Жука, привалившись к стене, левой рукой держался за простреленную ногу; в правой ходуном ходил наган. Глафира стояла рядом на коленях, что-то истово шептала, и кровь, толчками вырывавшаяся между пальцами Жуки, который пытался зажать рану, на глазах замедляла свое течение…
– Видишь? – побелевшими губами тихо выговорил Жука. – Глафира – истинная дочка своей мамаши-ведьмы и обоих своих папашек! А у тебя, Горностай, патронов-то нет! И прыгай ты, не прыгай, размахивай ногами, не размахивай, а от пули тебе не уйти. От пули моего нагана! Ты, небось, не понимал, откуда в телогрейке наган взялся? Да это я его туда положил. Стибрил в Завитой у одного краскома
[27]. Пристрелял как следует, а потом в эту телогреечку сунул, чтоб никто из местных обитателей, призраков, ведьм да оборотней, его не заиграл. С них станется! Они могут! Предок мой, Василий Жуков, бывший белый штабс-капитан… – Жука, словно спохватившись, оборвал себя, перевел дух, потом заговорил снова: – Припрятал, значит, а тут тебя принесло. Не знаю, конечно, каков ты стрелок, а у меня звание есть, я кандидат в мастера спорта по пулевой стрельбе, понял? У меня дома такая «тулочка», видел бы ты!.. Охотился с ней, в полете уток сшибал, а уж Горностая и подавно сшибу. И тебя, подруга детства, не пожалею! Значит, ты с ним переспала… Да вы понимаете, что сделали? Вы меня моего сокровища лишили, ради которого я… которое мне… которое мое было! – Голос его сорвался рыданиями. – Оно было мое. А вы…
В этот миг что-то темное пронеслось по комнате. Это был…
– Гав! – вскрикнула Маша, однако пес, явившийся из ниоткуда, ударился всем телом в дверь – но не в ту, через которую вошли недавно Горностай, Маша, Жука и Глафира, а в другую, в противоположном конце комнатушки, распахнул ее – и снова канул в никуда, бросив Маше прощальный взгляд.
Там, за дверью, открылась комната… вдали виднелась еще одна дверь и красные буквы на стене.
Там спасение! Там выход!
Но разве успеть добежать?!
И тут…
И тут резко потянуло сквозняком, взметнулись пыль и мусор, столетиями копившиеся в углах комнаты, а потом каким-то потусторонним ветром занесло в дверной проем подобие человека – ни лица, ни одежды толком не различить, некая смутная тень, колеблющийся силуэт, словно нарисованный сигаретным дымом, виден только рот, широко распяленный, как на картине Мунка «Ужас», рот, окаймленный черной бородой, испятнанной чем-то красным, будто кровью, и из него рвался тихий, мучительный вой, в котором Маша различила только отдельные звуки:
– …и…я! …и! …и!..яа-ю!
Тень подняла призрачные, прозрачные руки, простерла к Маше… ладони были обагрены, с них срывались красные капли…
– Батюшка! – вскричала Глафира. – Батюшка мой!
Повернулась к Маше и простонала:
– Исполни просьбу его! Последнюю, посмертную! Отзовись на его мольбу!
– Но я не… я не понимаю… – пролепетала Маша.
– Что тебе Марусенька дала?! – выкрикнула Глафира, давясь слезами.
– Марусенька? – повторила Маша и неожиданно вспомнила: вот она спрашивает у Марусеньки, зачем ей спички: «Что, нам придется блуждать где-то в кромешной тьме, и эти спички помогут найти выход?» – «Ну, в темноте не в темноте, – загадочно отвечает Марусенька, – а небось сгодятся!»
И Машу осенило! Наконец стал понятен не только смысл этого подарка, но и смысл слов призрака. Измученный, проклятый всеми Донжа молил о последней милости, и слова его значили: «Сожги меня! Сожги! Умоляю!»
Только ли за себя он просит, умоляет, или также за всех тех, кто невесть который век бродит по здешним коридорам, проваливаясь во времена и пространства и мечтая о покое так же, как они с Горностаем мечтают о свободе?
– Спаси его… – прорыдала Глафира. – Спаси их! Нас с Марусенькой спаси! Нет у нас больше сил скитаться, нет больше сил!
Нельзя было верить ни одному слову Глафиры, это конечно, однако Маша поверила не словам ее, а слезам, которые так и лились из желтых, теперь уже не хитрых, а измученных глаз.
И Маша решилась!
Она выхватила из одного кармана бумагу с последними словами заклятия, из другого – коробок с надписью «Слава Октябрю», вытащила из него сразу несколько спичек и, чиркнув (они зажглись сразу!), поднесла их к старой бумаге.
Ох как она вспыхнула! Маша выронила ее, чтобы не обжечься, и радостно запылал вековой мусор под ногами. Для надежности Маша бросила в этот костерок и коробок. Пламя взметнулось еще выше!
Сквозняк понес его в ту дверь, где стоял Донжа. Призрак с последним стоном бросился в огонь и исчез.
Теперь стала ясно видна та дверь, которая вела к спасению.
– Туда! – закричала Маша. – Туда!
Горностай подскочил к ней, схватил за руку и первым ринулся в огонь, который уже бушевал перед ними.
За спиной раздался жалобный вопль:
– Помогите!
Это кричал Жука, о котором Маша совершенно забыла.
Беглецы обернулись.
Жука ковылял к ним, волоча простреленную ногу, и две черные козочки били копытцами в пол, жалобно блея, словно тоже звали на помощь.
– Марусенька, беги ко мне, я тебя перенесу! – вскрикнула Маша.
Черноглазая коза на миг поднялась серой тенью старухи, произнесла ласково:
– Не бойся за меня, дитятко! Спасибо тебе! Храни тебя Бог! – и исчезла вместе с желтоглазой козой.
Горностай вышиб у Жуки наган, который тут же заскользил по полу. Но сейчас было уже не до него! Горностай схватил Жуку под локоть и потащил за собой.
