«Шишига» ехала медленно, подпрыгивая на ухабах. Шал слушал, как плещется в бочке неизвестная жидкость, обливался потом и иногда посматривал на своего стражника, прикидывая варианты побега. Сытный обед и жара разморили, и вскоре единственный глаз Хызыра, уставшего бороться со сном, медленно закрылся. Что там гласит закон Архимеда? Правильно, после сытного обеда полагается поспать. Шал выждал еще некоторое время, присматриваясь к закрытому глазу, потом связанными за спиной ладонями уперся в стенку кунга, напряг ноги, и на очередном ухабе легко взлетел вверх.
Мысленно все рисовалось красиво и легковыполнимо. Вскочить, нанести удар левой ногой спящему палачу в висок и пяткой правой добавить в нос, ломая хрящи и переносицу. Потом открыть дверь и выпрыгнуть на ходу. Но все гладко происходит только в мыслях и мечтах, а на деле выходит как выходит. Когда Шал бросился на Хызыра, тот открыл глаз и ударил ногой в грудь. Либо слух хороший, либо спал не крепко, а может и все вместе. Ударившись затылком о стену кунга, Шал больше не предпринимал попыток подняться.
– Ну это нормально, – пробормотал он, морщась от боли, – ожидаемо, но попытаться стоило.
Карательных действий, вполне предполагаемых за подобный демарш, Хызыр не применил, но и глаз больше не сомкнул. Вращал им словно циклоп и пялился на пленника. Когда «шишига» остановилась, особо заботиться о физическом состоянии будущего раба не стал и бесцеремонно вышвырнул Шала из кунга. Его тут же схватили за руки те, кто ехал в кабине. На шею нацепили колодку из двух широких досок, словно позаимствованную у средневековых инквизиторов, и, развязав руки, сняли куртку, которую сразу же напялил на себя Хызыр. Довольный приобретением, он закрепил запястья Шала в отверстиях поменьше и подсечкой уронил его наземь. Помощники принесли колья, забили их глубоко в землю и скрепили с колодкой. Связанные и лишенные обуви ноги тоже зафиксировали колом, чтобы не вертелся по земле, пытаясь освободиться. Потом принесли ведро и вручили Хызыру.
– На, с этой хренью сам возись. Тебе же нравится в дерьме ковыряться.
– Нравится! – Хызыр счастливо улыбался.
Достал нож и, взрезав желудок, вывалил содержимое на землю недалеко от места экзекуции. Действия его были быстрыми и точными, будто занимается этим по сто раз на дню. Отрезав сферическую часть желудка, лишнее отшвырнул в сторону. Склонился над пленником, водрузил влажный и еще теплый головной убор-шири на голову и обвязал куском веревки, чтобы не слетел. Шал заглянул в единственный глаз палача и тихо спросил.
– А тебе тоже так делали? Или ты не помнишь?
Хызыр замер и мотнул головой.
– Не делали. Не помню. Не помню, значит, не делали.
– Логично.
– Будет голова чесаться, терпи, не кричи. Будешь кричать, прилетят стервятники, растерзают. Иргаш расстроится.
– Шикарный выбор. Значит, нужно постараться, чтобы радости ему не доставить. Спасибо.
Подошел один из помощников и присел рядом на корточки.
– Ты первый, кто не извивается, как змея, и не кричит.
– Силы берегу.
– Зачем тебе силы?
– А как я, уставший, убивать вас буду?
– Шутник, – засмеялся помощник, прикурил папиросу и сунул Шалу в рот, – покури, последняя. Потом вообще не вспомнишь о куреве.
– Хорошо же. Может, брошу.
Курить и разговаривать с запрокинутой назад головой было неудобно, и Шал замолчал, стараясь неспешно насладиться крепким дымом. Когда покончил с папиросой, ему протянули флягу.
– Пей, нескоро воду увидишь.
– Да вы прям работники Красного креста и такого же полумесяца. Может, тут останетесь? Скрасите мне одиночество, будете поить водой, папиросками угощать. А?
– Не-е-е, я однажды видел, как сходят с ума, больше не хочу. Тебя как звать?
– Шал, а что?
– Когда вернемся, будем звать тебя Безумный Шал.
– Почему так?
– Потому что ты будешь психом. Хызыр, думаешь, всегда такой добрый? Его разозлить, становится бешеным и убивает с одного удара.
– Значит, он тоже манкурт, – предположения Шала оказались верными.
– Да. Но ничего не помнит.
– Что ты с ним лясы точишь? – раздался голос второго, – жалко стало?
– Просто воды дал.
– Грузись давай! Хызыр, поехали! А ты не скучай тут!
Удар по ребрам и другой по почкам заставили извиваться. Шал, стиснув зубы, поднял голову, всматриваясь в лицо мучителя. Слушая тянущую боль в спине, пообещал себе запомнить этот момент. Глядишь, на ассоциациях что-то в подкорке и останется, а медицине счастливые случаи избавления от амнезии известны с давних пор. Вдруг и ему повезет, если все, о чем говорил Иргаш, действительно реально. Впрочем, пустые глаза Алибека и единственный Хызыра служили тому подтверждением. Мотор взревел, и «шишига», поднимая высокое облако пыли, отправилась в обратный путь. Шал долго провожал автомобиль взглядом и пока не шевелился. Все происходящее казалось сном, в котором видел себя будто со стороны.
С момента, когда он покинул урочище Еркебая, казалось, прошла вечность. Даже поесть нормально времени не выдалось, успел только перекусить в дороге к Кулану, а дальше завертелось, закружилось и помчалось колесом. Колесом Сансары, мать его округлую через циркуль в трафарет. Если что-то должно пойти не так, оно пойдет не так, и этот день оказался прямым подтверждением общеизвестному закону подлости. С утра на коне, а к вечеру и сам в дерьме, и еще коня съели. Как там в русской сказке? Куда-то пойдешь, коня потеряешь? Только куда? Прямо или влево? На щите у Кулана не так написано. Если прямо идти на восток, тогда смерть, а он свернул налево. Как раз коня и потерял. И куртку, как в кино.
– Черт, даже со «стечкина» пальнуть не успел, сука. Вся наша жизнь – дерьмо…
Ширина и длина колодки оказались рассчитаны так, чтобы пленник не смог сдернуть шири ни руками, ни достав до земли головой. Шалу оставалось только вертеть ею из стороны в сторону, посматривая вверх, вправо и влево. Перевернутые вверх ногами барханы пустыни Мойынкум на юге и на востоке, перевернутое солнце на западе, и только небо, где низкие облака не торопясь ползли на север, казалось обычным.
– Облака, белогривые лоша…, и тут кони, блин. – Стало нестерпимо жалко Сабыра. Бесхитростный и единственный живой друг часто выручал, и его потеря сейчас оказалась сродни потере семьи. Так же больно и грустно.
Весь вечер Шал еще предпринимал отчаянные попытки освободиться, но к ночи уже выбился из сил, и кроме саднящих лодыжек, стертых о веревку, и содранной кожи на запястьях, ничего не добился. Вынужденное одиночество скрашивали мысли, которые оказались совсем не радужными, и налет оптимизма, обычно помогающий жить, куда-то испарился. Шал стал понимать, что освободиться не выйдет, слишком старательно подошли исполнители к своему делу.
