– В «шишиге».
– А! Так это Иргаша добро? Ну-ка, погодь, дай вспомню… Вроде пару лет назад в Кызылорде вещевой склад разграбили. Там и военное обмундирование было. Может, и оттуда. Вот так ходишь в немецкой форме и не знаешь об этом, а меня за советскую фуражку стыдишь. Она просто удобная и сносу нет, потому что кожаная. Или серп и молот на звездочке раздражает? Ммм? Так после развала Союза наша армия почти десять лет не спешила избавиться от этого символа героического прошлого, и никто особых истерик не устраивал. Имеешь сказать что-то против звездочки?
– Нет. Нравится, носи.
– Ну вот. А то, что я этнический немец, фигня. Родился я тут, и это моя родина, а не призрачный фатерлянд. Хотел бы, уехал бы давно, как многие родственники. Ну что мне было делать в Германии, если тут больше нравилось? Да и кому я там нафиг нужен был? Короче, хорошо, что остался. Сдается мне, что нет сейчас Германии, как и еще многих стран. По крайней мере в том состоянии, что были раньше. Может, такие же раздолбанные, как и мы, а может и еще хуже. У россиян-то оружие возмездия ого-го было.
Шал слушал разглагольствования Лемке краем уха, рассматривая сквозь деревья двухэтажные здания. Вроде движение померещилось раз в окнах, но сколько ни смотрел туда, больше не повторялось. Может, ветерок ветку шевельнул. Поток слов дознавателя надоел, и он шикнул на него.
– Все, заглохни, Лемке. Смотри по сторонам.
– Сам вопросы задает, а потом – заглохни. Где логика?
Обиженно замолчав, ускорил шаг, но раненая нога быстрой ходьбе не способствовала. Через пару метров остановился и замер, что-то высматривая в открывшемся пространстве справа. Оглянулся и махнул рукой, подзывая Шала. Тот молча подошел и уставился туда, куда показывал дознаватель. Ничего не поняв, направился к зданию на небольшом пустыре, но внимание привлекла не когда-то искромсанная топором, судя по характеру повреждений, вывеска почтового отделения, а столбы освещения. Кто-то явно хотел придать им далекий от первоначального назначения вид.
Металлическая труба, на которой раньше размещался фонарь, была слегка искривлена, и на высоте нескольких метров над землей примотана поперечная перекладина. Внешне все это могло бы напоминать крест, если бы не ржавые куски металла на концах перекладины, почему-то напоминающие руки, и коровий череп, венчающий вершину. Соседний столб в нескольких метрах был почти точной копией. С той только разницей, что там красовался череп человеческий.
– Мне кажется, – пробурчал Шал приковылявшему Лемке, – надо возвращаться. Фиг знает, кто и когда это соорудил, но лучше убраться отсюда.
– Согласен. Тем более, мне кажется, машины мы объедем, не так уж много их осталось на дороге, а тот просвет, дальше по улице, и есть наша трасса.
– Пошли.
Шал уже вышел на улицу, когда услышал далекие хлопки. По частоте и направлению, откуда они доносились, похоже на выстрелы. Не раздумывая, рванул обратно к машине, где оставалась Фань. Лемке ждать не стал, тот явно сейчас не бегун.
Бежал быстро, но так же быстро выдохся – дыхалка спортивным рекордам не способствовала. Уже издалека заметил открытую дверь кабины с пассажирской стороны. Кое-как добежав до машины, с трудом переводя дух, заглянул внутрь, испачкав руку в чьей-то крови. Девушки там не было…
* * *
Привал устроили в мертвом поселке, коих в области хватало. В дома соваться не стали. Где все жители? Погибли от голода, болезней, руки плохого человека, или все же ушли в города, в которых еще оставались осколки цивилизации? Спросить некого. Просто расположились в огороде на краю поселка, под кронами двух диких яблонь, и разожгли костер. Приготовив ужин, ели молча, погруженные каждый в свои мысли, но потом, уже после чая, потянуло на разговоры. Бахыт вспомнил что-то смешное, хмыкнул и стал рассказывать.
– Привезли нас в Тараз, правда, он тогда еще Джамбул назывался, и деды на полном серьезе спрашивают: косить будете? – Бахыт подкинул веток в огонь и засмеялся. – А я-то молодой еще, понятия не имею, о чем это они говорят. Думаю, нифигассе! Это армия или совхоз? Спрашиваю, а че, у вас тут еще и косят? Да, говорят, косят. Я что-то так расстроился, я же служить шел. Спрашиваю, че, автомат даже не дадите? Сразу косу и косить? Посмотрели как на дебила, – он уже смеялся в голос, а Кайрат с Степанычем заулыбались, прекрасно поняв, о чем говорит товарищ.
– Дали косу? – Кайрат прикурил от ветки, достав ее из костра.
– Ага, дали! Звездюлин знатных. Я потом на два года о косе даже думать забыл.
– Вылечили заранее, – хмыкнул Степаныч.
– Точно! Животворящая сила солдатского кирзача излечивает от всех хворей на пару лет. Эх, молодость… – Бахыт вдруг загрустил, – как клево было тогда.
– А когда я служил, – затянулся самокруткой Кайрат, – у нас два парня были, из Кустаная. Один высокий, Олег звали, тот в первой шеренге стоял, а второй мелкий, Марат, в последних рядах где-то. И их путали. Думали, братья. Хотя Олег – русский, а Марат – татарин. У них одинаковое родимое пятно было на щеке. Только у одного на левой, а у другого на правой. И огребали от черпаков обычно друг за друга. Вот так напрягут Олега старослужащие из автороты родить сигарету с фильтром, он уйдет и потеряется. Народу-то в полку валом, попробуй запомни этих духов. А вот по этому пятну и запоминали. Потом, встретив Марата, предъявляли претензию за нерожденную сигарету ему, а он ни сном ни духом. Ах, ты в отказ идешь, готовь фанеру. Так они и попадали полгода, пока учебка не закончилась и их не раскидали по другим частям. Олега вроде в Луговой, где мы недавно проезжали. Меня в Алматы оставили. Но я часто их вспоминал, по сути приколисты были и особо не парились, что получают ни за что.
– Хорошо служить там же, где и живешь, наверное.
– Да неплохо. Увалы часто. Правда, пока на автобусе дотрясешься. Жаль, в наше время метро не построили, а только потом…
– Слушайте, почему все говорят, что Алматы разрушен? – вдруг спросил Бахыт. – Может, брешут?
Кайрат покачал головой, не сводя глаз с огня.
– Нет, не брешут. Я лично видел тогда взрыв. Большой такой гриб, сука…
– А я так и не успел в метро прокатиться. Ты был там?
– Ага. Красиво там. Было. Желтый жетон покупаешь и едешь через весь город. Станции светлые. «Байконур» понравился. Спускаешься и оказываешься как на космическом корабле. Поэтому так и назвали, в честь космодрома.
– Глубоко спускаться надо было?
– Да нет. Там глубина-то была где пять метров, где двадцать-тридцать. Самая глубокая «Абай». Метров семьдесят.
– Ого! А почему так много?
– Особенности горной местности. Поэтому и строили долго. Больше двадцати лет.
– Долго, – протянул Бахыт.
– Вы удивитесь, – хмыкнул Степаныч, – но строили его двадцать восемь лет.
