Мейрам свернулся калачиком на старой панцирной койке, уткнулся в пахнущий плесенью, почти истлевший матрас и постарался отрешиться от мира и выкинуть из головы те образы, что оставались в мозгу после слияния его разума с животным сознанием. Они пытались преследовать его и днем, проявляясь кошмарами наяву, и лучшим лекарством оказывался сон, позволяя очистить память от подобного мусора. Нужно только заснуть, и станет хорошо. Единственное, что останется после пробуждения, это постоянная боязнь людей, оказавшихся страшней животных, которых они заставляют отгонять по ночам. У зверей всегда прощупывалась одна мысль – вкусить горячей крови. Чего ждать от людей – неизвестно. Подзатыльника, зуботычины, пинка за то, что поднял на них свои странные глаза, или удушающую хватку ошейника, когда сильно, до боли в горле, дергают за поводок, указывая направление, в котором следует двигаться.
Сон пришел незаметно. Словно степной беркут укрыл мягким шелковистым крылом, отгородив от шума казармы легкой ширмой, как ватой скрадывающей все звуки. Только ненадолго. Часто снящаяся бездна снова попыталась разверзнуться неожиданно, коварно затягивая в свое чрево. Мейрам дернулся, стараясь избежать падения, и проснулся. Тут же кровать сотрясло от удара ногой.
– Эй, трехглазый, опять спишь, сука?! Кто разрешал? Ты спросил моего разрешения?
Ербулат, старше Мейрама на несколько лет, но самый младший из «уланов», невзлюбил сразу, еще когда в Луговом его швырнули к ним в машину.
– Подъем! Пошли удары отрабатывать. Мне тренироваться надо.
Мейрам обреченно сел на кровати. Снова не дадут выспаться и будут бить…
Храп на соседней койке прекратился и человек повернул голову в их сторону, спросонья пытаясь понять, что происходит. Как-никак, прозвучала команда «подъем».
– Че? Уже вставать?
– Нет, Алибек-ага. Это я балашку этого поднимаю.
– Ты охренел? Ты че спать не даешь?
– Агай! Прости, я не хотел тебя будить! – Ербулат виновато приложил руку к груди.
– Сюда иди!
Пацан сделал два шага к кровати и тут же отлетел на середину казармы от мощного удара ногой. Лежа на полу, как рыба, выброшенная на берег, широко открывал рот и пучил глаза, стараясь вдохнуть воздух. Голоса игроков стихли, ожидая расправы, в пылу азарта они и забыли о том, что кто-то спит в одном с ними помещении.
– Еще услышу, отмудохаю всех! – процедил человек и повернул голову к Мейраму. – А ну спать, сучонок! Опять под утро вырубаться начнешь. Спи, я сказал!
Мейрам послушно улегся на место и закрыл глаза. Хоть какая-то передышка и возможность набраться сил. Только он не понимал, почему взрослый вступился за него. Может, стал добрым? Мейрам приоткрыл один глаз. Нет, ничего не изменилось. Легкое красноватое сияние окружало силуэт лежащего Алибека.
Он часто видел такой ореол у людей, и в основном преобладал красный. У злых и жестоких, как все, кто тут находился. Мать, сестра и большинство людей в Луговом светились оранжевым. Этот цвет рождал теплоту, как от солнца, и означал добро. В тот день, когда убили мать и его самого забрали чужие люди на страшных машинах, он видел подобный ореол еще у одного человека. Старый усатый незнакомец около их дома светился так же. И даже несмотря на то, что в руках он держал автомат, от него веяло добротой и теплом. Почти таким же, как от мамы. Иногда ему казалось, что он чувствует приближение этого человека, но потом понимал, что просто обманывает себя. Очень хотелось надеяться на что-то хорошее. Только вдруг неожиданно пришло осознание, что весь мир теперь постоянно будет окрашен в такой красный цвет, и тепла он никогда больше не увидит…
Гарнизон Гвардейский, в простонародье именуемый «Отар» по названию железнодорожной станции в трех километрах от него, дислоцировался у подножия гор Кулжабасы. Несмотря на громкое название, от древнего хребта остались только невысокие сопки, разрушаемые постоянными ветрами. Призрачная граница административного деления земель проходила на окраине станционного поселка, и военный городок с воинской частью территориально находились уже в Алматинской области.
Шал и Лемке лежали под кустом на ближайшем к гарнизону холме. Солнце светило в спину, и они не боялись, что не имеющий антибликового покрытия огрызок бинокля привлечет внимание кого-то из людей Иргаша. Да и некогда им было смотреть по сторонам, судя по копошению у открытых ангаров. Дела с техникой шли успешно, несколько минут назад два танка выехали за забор и, поднимая высокое облако желтой пыли, двинули в сторону полигона Матибулак, за пару километров от гарнизона.
– Высшее искусство войны – не напасть на врага, а разрушить его планы, – философски изрек Лемке и отдал бинокль Шалу. Сорвав травинку, сунул ее в зубы. Потом перевернулся на спину и, подложив руки под голову, уставился в небо, следя за проплывающими облаками. – А раз мы уже знаем планы Иргаша, то остальное дело техники.
– Сам придумал? – Шал сплюнул песок, скрипевший на зубах, и навел оптику на гарнизон.
– Нет, Сунь Цзы сказал. Лет пятьсот назад.
– Я думал, это ты такой умный, – серьезно сказал Шал. – Шымкентский философ Александр Лемке. Красиво звучит.
– Да пошел ты, – беззлобно огрызнулся дознаватель.
– И как ты собираешься планы Иргаша разрушать?
– Хрен его знает. Тут, по идее, диверсионное подразделение нужно. Чтобы тихо пришли, зачистили территорию и взорвали все к гребаной матери. Да где же его взять. Но если они все это заведут и уйдут отсюда своим ходом, точно ты говорил, кирдык Каганату.
– Подтвердишь это в Шымкенте.
– Базар жок
[44], – согласился Лемке. – За такую информацию тебя там на руках носить будут. Ашимов лично спасибо скажет. Впрочем, ты с ним и так на короткой ноге, может, и мое подтверждение не потребуется.
– Где на короткой!? Просто выполнил однажды его просьбу, и все.
– Уж мне-то ты не рассказывай, как определяется степень благодарности у нас в Казахстане. Благодарность благодарности рознь. За то, что выполнил просьбу, могут просто сказать спасибо и забыть о тебе через полчаса, а можно стать лучшим другом на всю жизнь. Все зависит от важности дела. А за данные о планах Иргаша тебе позволят в любое время дня и ночи отовариваться в нашей оружейке наравне с личной охраной Старейшин и Ашимова. Любой боезапас в неограниченном количестве, любой ствол на выбор. Сказка, а не жизнь.
– Что-то ты мне тут вообще все медом намазал, – с сомнением покачал головой Шал, – столько ништяков за пару танков. Как джекпот в лотерее, твою мать.
Лемке перевернулся на живот и забрал бинокль. Пару минут смотрел в окуляр и снова отдал его Шалу.
– Смотри туда. Левее ангаров. Что видишь?
Шал долго смотрел в бинокль и пожал плечами.
– Машина какая-то. Фиг поймешь по корме.
