8.
Ангелина Ивановна за-а-а-а-а-а-а-адерживалась и за-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-держивалась после работы. Ольга недвижимым роботом часами стояла в раме, пилила взглядом двор-автостоянку, прислушивалась к каждому звуку, вытаскивала любой человекоподобный силуэт в вязком иле просматриваемой окрестности. Мать наконец приходила – дочь, обливаясь потом полноты и женского старения, плясала вокруг злой танец, рычала зверем, обнюхивала-дёргала гладкие ладони и ровные пальцы. Шлялась где?! Где шлялась?! Ольга-оленька-оленёнок, лялечка ненаглядная, вела себя не Ангелиной Ивановной в дочериной юности, а Юрием Семёновичем – покойным отцом своим – тираном-счастьеборцем. Ангелина Ивановна на дочерины расспросы виновато опускала глаза, собирала в куль длинные волосы и молча шла трудиться домом. Ольга шшшшшшшшипела, колотила мать, но та оставалась немая, как при фашистах в детстве.
Курение с Костей разгорелось в гуляние по городу, встречанье-провожанье, его говоренье, её слушанье. Полыхали на лавочках в парке, на прудовой набережной, в цветастых кафе. Ангелина Ивановна бережно и краснощёко молчала. Костя говорил без остановок про дудящих на сушёной траве женщин, три-дэ-принтеры, современный русский верлибр, белогладкую пустыню вокруг солёного озера. Костя рассказывал словами, ладонями, пением, барабаньем по лавочке, игрой на воображай-гитаре, чтением наизусть ритмованных наизнанку строк. Ангелина Ивановна слушала жадно, без разбору, хотела до косточек получить этого патлатого и молодую подарок-жизнь. Не было – не было восьмидесяти лет тяжелого труда и нелюбви. Любоваться, через себя пропускать – и всё тут. В первой молодости – никогда не осмелилась, во второй – сама предложила. Замолк и повёл в свой замок. На окраине города в панельной башне на четырнадцатом.
Тело Ангелины Ивановны вспоминало-вспоминало, узнавало-узнавало. Валом катились друг на друга, обвивались – он вокруг неё, она вокруг него. Нега трогала обоих, медленно раскачивая маятник. Рядом маячили вселенная с вечностью. Новостями ласк, поцелуев, болей удивляли он её, она его. Заговаривали, наматывали, неслись, танцевали к общему из-всего-выпадению. От одного до восьмидесяти, от восьмидесяти до тридцати, от тридцати к одному, от одного до тридцати, от тридцати до восьмидесяти…
Лежали-нежились, рассматривала его браслет-самоделку, сняла, примерила. Много лет уже носится – украшение собирателя чужих тяжестей. Жёсткая верёвка – насаженные предметы. Костя – клептоман-гуманист, воровал у перегруженных людей мелочи, веровал – облегчает их жизни. Из соображения пользы чего там – человечеству. Рубль одного мужика из рюмочной, скрепка тётки-клерка (похожей на Ольгу) из Сбербанка, заколка-невидимка десятилетней хромоноги, ореховая скорлупка Михаила, крышечка от бальзама-звёздочка Дины, молниевая собачка от сумки-тележки старушки-дачницы, медиатор бывшего одноклассника, спичечный коробок соседа-алкоголика… Ангелина Ивановна вернула браслет, помолчала и заторопилась домой. Костя довёл её – как просила – до придворья Ольги, её сына и зятя, не отца его. Мать злая? – спросил Костя. Не злая. Несчастная. – ответила Ангелина Ивановна.
Комп-доктор раньше впроголодил, но вдруг расцвёл после добавки к троице, словно ангел подселился в подвал. Подноготной у успеха не было, бухгалтерство Ангелины Ивановны не сеяло налогообмана и чего-то подобного. Добрые люди теперь даже чаще несли другим добрым людям свои сломанные машины или звали починщиков на дом. Возможно, оттого, что на одном из Михаиловых средовников Ангелина Ивановна пересадила чащицу кустов чуть левее, и теперь вывеска компьютерных лекарей виднелась с главной улицы города. Возможно, оттого, что Миша недавно объяснился с женщиной, которую обидел в юности, и она, редактируя единственную в округе газету-рекламу, разместила впервые комп-докторовое объявление. Всякое могло не быть или быть.
Заговорили о помощнике. Ангелина Ивановна побежала в обед уговаривать внука. Он укрылся от неё наушниками, давно наученный спасаться нулём реакции. Ангелина Ивановна – к патлатому. Косточка, расскажи, как сломать компьютер? – А вот и не расскажу! – Ты же умненький! – Того, сего и тебя в придачу! Переедешь ко мне? – Подумаю. – Переедешь? – Как сделать поломку? В ночь пробралась под внучий храп и скормила компьютеру диск с дурной болезнью. Проснулся Ваня, тянет-потянет, ничего из своей машины вытащить не может. Нет, не принимаем заказы на дом временно. Просто приносите, если срочно, – молвила Ангелина Ивановна Дининым голосом.
Ваня-ванюша-валенок надел джинсы, влез в ботинки, обнял коробку с процессором и поковылял такой процессией по городу. Вылил целых семь потов на шипучий асфальт, сточил тридцать три нерва от настоящих машин и людей, испугался два раза настоящих собак и чуть не выронил компьютер. Спотыкнулся четыре раза. В подвале Миша долго диагностировал компьютер и самого перепуганного ангелового родственника, решил – сойдёт. Ангелина Ивановна переживала, что внук в Комп-доктор не вернётся, но Ваня-ванюша-валенок бумерангом прилетал обратно. Троица животики надрывала от смеха – зовёт новбуха бабушкой. Внук Ангелины Ивановны не понимал: бывало, мелькнётся ему молодая шея или светло-русый хвост, но присмотрится – снова его бабушка.
Ваня снова выучивался ходить, думать, говорить. Миша намешивал для него задачи, общался с ним на общелекарском чудном языке. С остальными внук вымалчивался. Лучшел не по дням, а по часам, худел, глаза лучились, получил получку. Ольга-оленька-оленёнок билась от непонимания и, на всякий случай, злости. Куда?! – На работу! Бабушка с внуком уходили вместе, а возвращались порознь. Ангелина Ивановна – гораздо позже. Ошарашенный радостью от всего этого Саша решил выкарабкаться и искать работу. Пока он только икал на кухне – хороший парень, оказывается, получился. Дина тоже так подумала, как увидела Ваню играющим с её Ваней. Внук Ангелины Ивановны тоже любил динозавров и пришёл поиграть под Динин стол. Вани походили друг на друга, как родственники, – пухлые, свекломордые и соломенноголовые. Мадонна-одиночка пригласила Ваню-большего на обед в однушку наверх. Вернулся похудевший – будто обед мимо – и перезагруженный. Ваня на два года Дины старше. Миша напевал эротично-эстрадное, Костя сочинял современно-любовное. Ангелина Ивановна бабушкой ничего не замечала. Через одиннадцать дней Ваня переехал собственную мать переездом к Дине. К женщине с ребёнком! – Ольга. Как и я. – Саша.
Костя – бросит курить, Костя – расплетётся, Костя – сделает ремонт, Костя – перестанет клептоманить-гуманистить, Костя – и вовсе выбросит браслет человеческих тяжестей. Если только она – живёт с ним с сегодня. Не могу. – Почему?! – Так нельзя. – Да почему?! – Не могу просто взять и уйти! – Тебе уже тридцать! У тебя может быть отрезанно-ломотная от матери жизнь! Переезжай! – Нет! – Это почему?! – Потому что так совсем не круто… Костя научил Ангелину Ивановну курить, актуально разговаривать (не хотел), носить джинсы, делать лимонад, португальским словам и всякой небесно-телесной-магии…
Ангелина Ивановна вернулась вечером в трёхчастную без Ольги. Та у подруги на пятидесяти пяти с несвежим тортом. Саша – поздороваться с тёщей – поднял целую голову водки от дивана и вдруг увидал высокую молодуху со значительной грудью за футболкой и в прямой юбке чуть выше острых коленок. Зять испытал полузабытое электричество, поднялся и пошёл за Ангелиной Ивановной. Ни сном ни духом – она снимала юбку на своей доске. Саша-шут, дочкин муж, не отец внуку её – сжал Ангелину Ивановну в лапах и принялся лезть на неё, как на дерево. И старухой крепка, молодухой того сильнее – отбивалась что есть сил от зятя, который хотел взять силой. Не кричала – помнила о соседях. Саша разорвал футболку на грудях и притянул к себе всю Ангелину Ивановну. Вдруг страшный вой накрыл трёхчастную вместе с многими соседствующими двухчастными, одночастными и такими же трёхчастными. Человеческое чудище прыгнуло к ним, оттолкнуло потрёпанного шута, набросилось на Ангелину Ивановну и повалило её на ковёр. Трепало, царапало, душило её и прикончило бы точно, если бы Ольгу не оттащил сзади остывший Саша. Мать твоя – мать твою! – Без тебя знаю!
