13.
Нина пила чай и тупила в своей профессиональной социальной сети, которая работала без интернета, без тарелок-яблок и без зеркал. Скорее снилась Нине наяву. Домовые выли по эмигрировавшим хозяевам, замученные мёртвые сетовали на напрасную свою жертву – раз всё так быстро вернулось, – лешие выкладывали фото вырубленных под трассы и дворцы лесов, черти блёкло радовались – им неудобно было оттого, что люди сами делали их работу. Нина загрустила, вспомнила про клиентку-юристку, обещавшую помочь-купить дом в Риге и справить все документы. Вдруг наткнулась на первый Сашин любовный заговор, прочла, пронунукала и захохотала. Лайкнула – «годится».
12.2.
То ли день, то ли ночь. Не вразумлю. Господь мой, Спаситель, Иисус Христос, помоги рабе Твоей! То ли я, то ли другой кто-то. Не вразумлю. Точит меня тоска беспробудная. В той стороне или в этой: то ли на севере, то ли на юге, есть то ли в море, то ли в океане – не тонет остров. То ли каменный, то ли земляной. На том острове то ли град, то ли лес. То ли пёс, то ли лис – кости тонкие зубами точит. Кости те всех людей: от языка, ушей и мест срамных, которые раньше с костями были, а потом без них научились. То ли пёс, то ли лис – махонький, каждая кость ему – что дерево, а точит справно да яростно. То ли от голода, то ли от усердия. Вот так точит меня тоска моя. То и есть тоска моя. Пусть его, моего человека, раба Божия, тоска точит, как меня, рабу Божью, – голодно, яростно, добела. Пусть обо мне только все думы человека моего, обо мне все только боли человека моего, обо мне все только сны человека моего, вся его жизнь. Аминь.
14.
Однажды тревожно закричал телефон, хоть давно уже разрядился. Саша забыла прежние звуки и что они означают, но воспроизвела жест поднятия трубки. Ты что, сука, делаешь? Это Евгеньев, дрожа голосом, сказал из Нокии. Саша нежно улыбнулась ему и отключила гаджет.
12.3.
Вокруг спать ложатся, и только я не ложусь, раба Божия. Ложкой ковыряю сердца тугие, на сковороде, тушу-переворачиваю. Ложкой подношу к губам своим, дую-остужаю, целую-надкусываю. Вокруг спать ложатся. Ложе у кого занятое, у меня свободное. Не для всех свободное, а для человека моего, раба Божия. Сердца дымят, постанывают. Пускай так же пылает сердце человека моего. Пускай придёт человек мой, ляжет в ложе моё, поцелую ему сердце, надкушу – на всю жизнь хватит. Аминь.
15.
Саша печатала-печатала, по лбу, по губам, по сердцу, по животу, по привычке. Остановилась, заметила вернувшуюся на руку родинку.
12.4.
Выйду я, раба Божия, на край света ранним утром. Покрошу я краюшку хлеба Божьим птицам. Воробьи сбегутся, милые, зачирикают. Зажгу сигарету. Буду алым ртом вдыхать дым горький и тягучий, поддерживать жизнь-горение. Гори-гори, пламенем острым точи, поджигай! Воробьи-воробьи желтоглазые! Поделитесь пёрышком, подпалю я пёрышко, подожгу, вам верну. Летите, верные, повыше, чем бываете, передайте пёрышко братьям вашим по крови и братьям вашим по небу – пусть летят, найдут его, человека моего. Две ноги, две руки, одно сердце, один живот. Пусть донесут ему пёрышко горящее, а в нём образ мой светлоликий, светловласый. Пусть выклюют сердце человеку моему, разобьют сердце, милому. Пёрышко горящее – в нём светлоликий-светловласый образ мой – положите в сердце человеку моему и зашейте нитями паучьими. Чтобы обо мне оно заболело, чтобы любовь его ко мне разгоралась в сердце человека моего. Закурю вторую. Покрошу краюшку другую. Буду алым ртом вдыхать-выдыхать дым горький и тягучий, поддерживать жизнь-горение. Гори-гори, пламенем острым сердце человеку моему точи, поджигай! Голуби-голуби – серогрудые! Подпалю и ваше пёрышко сигаретой, одолжите! Передайте его братьям вашим дальним, ширококрылым: пусть отнесут его человеку моему, расклюют живот его низко, положат туда пёрышко горящее с устами моими, ладонями моими, персями моими. Чтобы обо мне горел живот его, чтобы страсть ко мне зародилась и не потухала у человека моего. Закурю и третью. В рукаве найду, покрошу краюшку ещё одну. Буду алым ртом вдыхать-выдыхать дым горький и тягучий, поддерживать жизнь-горение. Гори-гори, пламенем-языками низ-живот человеку моему поджигай! Вороны-вороны – чернопёрые! И вы отдайте мне перо своё острое – подожгу, вам ворочу. Одного мало мне будет – давайте с каждого по одному! Вас десять, и перьев – десять! Мало мне перьев, давайте все крылья ваши! Вас десять – крыльев двадцать! Курю – вдыхаю – крылья ваши поджигаю! Летите сами прямиком к человеку моему! Камнем падайте – не троньте человека моего, чтоб целёхонький мне достался, а всё вокруг него жгите. Чтоб ни души, никакого дела не осталось подле него. Гори-гори, подругу, ребёнка, друга прогони от человека моего. Гори-гори, мысли лишние, ненужные задымляй у человека моего. Чтоб ко мне только его страсть горела. Чтоб для меня только его жизнь горела! Аминь!
16.
Саша проснулась. На кухне пела посудой и пахла едой Муми-мама. Саша понадеялась, что это Евгеньев. Приподнялась, осмотрелась, оказалась в пижаме. На кровать сел Саша в фартуке, осторожно подложил жене две подушки под спину, Саша подвинулась и облокотилась. Накатила тоска. Откуда ни возьмись, появилась дымящаяся кастрюлька, оттуда же ложка, Саша молча зачерпнул и поднес бульон к лицу жены. Саша укусила себя за губу и открыла рот. Саша аккуратно принялся кормить её куриным супом. За меня, за себя, за папу, за маму, за дедушку, даже за человека твоего. Вчера Саша ждал поезда на Площади революции и заметил сидящую с книгой девушку. Среди прочих студентка отличалась неприличной женственностью. На открытой юносоветской щиколотке её, прямо над застёжкой, ползла родинка… Дефект материала или скульптор пошутил. Мимо прошла нестарая женщина с прыгающим в тоску лицом, чуть заметно дотронулась до мыса девушкиной туфли и тут же скользнула ладонью по Сашиному бедру. Дальше рукастая втиснулась в упорную толпу и скрылась за челюстями дверей. Вагоны принялись убегать, а Саша вдруг вспомнил все Сашины родинки, по которым раньше – впрочем, теперь опять – мог составить атлас: карта Москвы прямо на макушке справа, наглая жаба-бородавка на лбу слева, карие губы-усмешка на шее, два рыжих запутанных созвездия на левой лопатке, йодная посыпка на плечах, красное лицо девы над прививкой с торчащим волосом-усом, одна шоколадная капля, затёкшая на дно пупка-колодца, и та самая, совсем тайная, запятая в привычке.
Саша прислонился к студентке и тоже схватил её за туфлю, чтобы не повалиться на пол. Были родинки, куда делись? Расползлись улики-улитки, неужели – правда? Саша перебежал вброд на другую сторону платформы и приехал домой. Пока мыл Сашу, одевал, укутывал, понял, что родинки тоже вернулись, но не из-за него. Суп кончился, Саша отложил кастрюлю, поднял одеяло, снял с Саши штаны с глупыми коровами и уткнулся носом. Тело Сашино шуршало, Саша слышал её лишь вполовину, второе ухо выключил отит. Когда Саша дёрнулась и застыла, Саша оторвал лицо и увидел на привычке родинку. Вечером Саша проснулась. Саша спал рядом одетый. Она перелезла через ноги мужа и взяла в руки свой ноут. Открыла ВКонтакте. Евгеньев попросил там её дружбы.
12.5.
Пой-пой, поезд!
Один в поле воин,
Быстро ты ползёшь,
Человека мне везёшь.
Человек – непростой,
Человек – потайной,
Золотой:
И такой, и сякой,
Оттого что – мой.
Рельсы – хорошенькие, прочненькие,
Лысый обходчик – трезвенький,
В бусах обходчица – выспанная,
Ели на насыпь не лезут.
Я воду – помыла,
Пламя – подпалила,
Солнце – осветила,
Любовь – полюбила,
Смерть – убила,
Жизнь – оживила,
Язык – заговорила,
Всё готово, милый.
Я – твой бог.
17.
