Вдвоем…
И могучий князь едва не заскрипел зубами, с пугающей яркостью ощутив запах Софьиных волос, шелест сарафана, прикосновение ее бархатистой кожи, ее шепот, ее глаза, ее раскаленное дыхание…
Юрий Дмитриевич шумно вдохнул и мотнул головой, не отрывая лба от тяжелой рамы.
Это с одной стороны…
С другой – он чувствовал, он знал, он понимал, что в сих его покаянных помыслах таился скрытый обман! Хитрость, изворотливость, гнусная ловкость, измена клятве, данной им умирающему брату…
Мужчина чувствовал сие, но гнал холодное склизкое чувство прочь, отворачивался от него, пытался спрятать в самый дальний и темный, самый потаенный уголок души, усилием воли возвращая помыслы к отречению и покаянию. Мечтаниям о том, как они с Софьей уединятся и станут сообща, в одной общей келье, стоя бок о бок, взявшись за руки, замаливать свой долгий и тяжкий грех.
– Софья! – неожиданно сорвалось с его уст забытое имя. – Софьюшка моя, горлица горячая, лебедушка прекрасная, чаровница ненаглядная…
– Отец, так я должен собирать для себя свиту?
Юрий Дмитриевич вздрогнул, услышав голос младшего сына.
– О чем ты говоришь, сынок?
– Васька с Димкой считают, что я еще не князь! – с обидой выкрикнул юноша. – Что ты меня при себе оставляешь, маленьким!
– Ты – князь, мой мальчик, – покачал головой Юрий Дмитриевич. – Ты что, братьев своих не знаешь? Они просто дразнятся. Как только я удалюсь в скит, ты останешься полновластным властителем Галича и всех наших заволочных владений. Но изыскивать свиту, я так полагаю, тебе и вправду ни к чему. В Галиче с тобою останутся мои верные бояре, каковые на первых порах и поддержат, и посоветуют, и защитят.
Младший из Юрьевичей помолчал, сложил руки на груди.
– Так ты и вправду намерен отречься от своего звания, отец? Удалиться от мира?
– Сие решено накрепко, Дмитрий! – твердо ответил князь, слегка усмехнулся и развел руками: – Вот, вскорости сии покои станут твоими. Присматривайся.
– Мне мои больше нравятся, батюшка. Там красиво, уютно. Да и привык я к ним.
– Дело твое, Дима, – не стал спорить отец. – Ты же князь. Однако настанет день, когда у тебя у самого родится сын. И тогда все твое по праву станет его. Начнется же сие с того, что светелки свои детские тебе придется все-таки уступить. Комнату, дружины, город, земли… Как я сейчас отдаю все вам, так и ты отдашь сие моим внукам, а они – правнукам, а те – праправнукам…
Князь внезапно прошел вперед и крепко обнял сына, похлопал его по спине:
– Я люблю тебя, мой мальчик. Ступай и ни о чем не беспокойся!
Но не успела закрыться дверь за Дмитрием Юрьевичем, как она тут же распахнулась перед боярином Олаем Басмановым, примчавшимся в одном только зипуне поверх исподнего.
– Да так ли сие, княже?! – выпучив глаза, громко спросил он: – Нечто ты и вправду от мира отречься задумал?!
– Рано или поздно сие должно было случиться, друг мой, – слабо пожал плечами правитель. – И лучше рано, коли я желаю замолить свои грехи в здравом уме и твердой памяти, а не угаснуть в слабости и беспомощности. Мои сыновья возмужали, им пора становиться самовластными князьями. Пусть так и будет! Я передам свои владения в их крепкие руки, разделю наследство при жизни, а не в духовной грамоте, и удалюсь в тихую пустынь.
Верный сотник тяжело вздохнул, прошел вперед и повернулся спиной к печи, замер в двух шагах перед повелителем. Прищипнул покрытый длинной щетиной подбородок, вскинул голову.
– Я слышал про одного магрибского падишаха. Когда у него подросли дети, он поделил свое царствие между ними, сам же решил остаток жизни ездить от одного сына к другому, гостевать у них в почете и уважении, отдыхать и молиться. И знаешь, что сделали его дети, едва только они стали самовластными султанами, а он – обычным стариком? Они продали своего отца в рабство, дабы тот не докучал им своими приездами!
Князь Юрий Дмитриевич сперва нахмурился, но тут же откинулся на спинку кресла и тихо рассмеялся:
– Признайся, друг мой, ты придумал сию историю сам, только что, дабы хорошенько меня напугать? Никогда не поверю, чтобы даже в самой дикой и злобной стране дети могли столь бессовестно отречься от батюшки! Но тем не менее… Я не собираюсь докучать сыновьям надзором и удалюсь в пустынь куда-нибудь на Кубенское озеро, оставив ее в своем владении. Посему о моей безопасности, друже, ты можешь не беспокоиться.
– Прости, княже, – мотнул головой слуга, – но благополучие земли Галичской беспокоит меня не менее, нежели твой покой! Деды и прадеды не помнят более мудрого и умелого правителя, нежели ты. Как народ твой, Юрий Дмитриевич? На кого ты желаешь нас бросить?!
– Вестимо, боярин Олай, я смог передать сыновьям весь свой опыт и помыслы. Они честны и знающи, они умеют держать клятвы и избегать подлости. Они смогут достичь в деяниях своих куда большего, нежели я. А коли вдруг понадобится мой совет, то я ведь не на смертном одре нахожусь, а всего лишь в отшельничество удаляюсь! Никто не запрещает сыновьям навещать меня в моей пустыни, приходить за судом и беседой. Однако же отныне они есть самовластные князья! Пусть учатся повелевать сами и сами отвечать за свои решения.
– Даже княжич Дмитрий Красивый? Твоему сыну нет и осьмнадцати годов, а ты вручаешь ему самый великий из городов своих, свою столицу! Хватит ли сему отроку мудрости и опыта, дабы сохранить величие сего владения?
– Ты ошибаешься, друг мой, – покачал головой искушенный жизнью правитель. – Я не вручаю лучший из городов своему младшему отпрыску, я вручаю младшее чадо свое под покровительство прекрасного и великого города! Здесь, в Галиче, пребывают самые знающие и храбрые из моих бояр, самые лучшие из воинов, здесь моя свита, без которой я есмь обычный ратник, и не более того. Здесь есть ты, Олай, мой верный друг и соратник! Дмитрий остается в ваших руках, и вы вырастите из него лучшего властителя из лучших, вы подарите ему знания и опыт, вы сделаете из него непобедимого воеводу! Вы отдадите ему все то, что я отдал вам, когда собирал, учил, когда водил в походы, когда поручал дела хозяйственные и земельные. Вы часть меня самого, мой верный Олай. Вы умеете править и побеждать не хуже меня. И вы научите всему этому моего младшенького ребенка! Старшим же сия помощь покажется лишь обузой, они уже успели вообразить себя взрослыми. Так что пускай властвуют собственным разумением! Пару раз обожгутся, тогда, глядишь, ужо в полный рассудок и войдут.
Боярин немного помолчал и вздохнул:
– Вестимо, мне тебя не отговорить, Юрий Дмитриевич?
Князь не успел ответить – дверь распахнулась, и в комнату ворвался старший из сыновей правителя:
– Батюшка, Димка сманил с собою всех зелейщиков! Скажи ему, сие нечестно! Пусть половину отдаст! Порох не токмо ему одному, он всем надобен!
На лице боярина Басманова появилась ехидная усмешка. Вслух он ничего не сказал, но во всем облике отразился саркастический вопрос:
