Ключница молча приняла запечатанную воском посудинку и спрятала на груди.
– Сделай сие, Пелагея. Сделай, и я исполню любое твое желание! – пообещала вдовая княгиня.
Холопка низко поклонилась и молча покинула хозяйские покои.
4 июня 1434 года. Москва, Великокняжеский дворец
Вся мудрость, как известно, приходит в мир с Востока. Бухарские, самаркандские, персидские математики, географы, философы и поэты известны всему миру – равно как ордынские богословы или русские оружейники. Вот токмо красивыми женскими нарядами восточные страны никогда не радовали. Наряды любили придумывать в странах западных, и потому вслед за литовкой Софьей Витовтовной, с юности привыкшей к замысловатым платьям, на Русь потянулись польские и немецкие портные, готовые побаловать знатных княгинь и богатых боярынь модными сарафанами, похожими на платья их разборчивой государыни.
Поэтому, раз уж казна платила, Пелагея отправилась к лучшему пошивщику из немецкой слободки, и тот по рублю за наряд подогнал ключнице в размер сразу три платья, в разное время отданные служанке вдовой княгиней. Где-то швы распустил и ужал, где-то вставил костяные пластинки, выравнивая бока и живот, где-то закрыл вытертые рукава и плечи полосками собольего меха.
Разницу холопка ощутила сразу – по более низким поклонам, по долго смотрящим вслед стражникам, по замирающим на ее пути боярским детям. Когда же ключница явилась с очередным отчетом к Великому князю – Юрий Дмитриевич даже встал с кресла из слоновой кости и обошел ключницу кругом:
– Да ты просто красавица, дворцовая душа! – восхитился он. – Замечал я издавна, как ты собою хороша, ласточка, но не ожидал, что настолько!
Взгляд правителя наполнился такой жадностью, что у женщины по спине побежали мурашки и приятно потеплело внизу живота. Даже сквозь прочную, как кольчужная броня, парчу Пелагея ощутила близость мужчины. Настоящего мужчины! Ведь Юрий Дмитриевич был хорош. Хорош во всех смыслах: красив с лица, крепок телом. Да еще и знатен!
И не просто знатен – сам Великий князь!
Князь задержался за ее спиной – и ключнице померещилось его дыхание на шее и затылке; она готова была поклясться, что его ладонь скользнула по ее спине, а то и по бедрам…
– Сколько возков, сказываешь, доставили?
Пелагея вздрогнула, возвращаясь к реальности, торопливо выдохнула:
– Семнадцать сена и четыре с овсом! Плюс к тому свиней сорок голов. Прикажешь засолить, прикоптить али на ледник закинуть?
И опять она явственно ощутила дыхание государя справа на шее и на мочке уха, словно бы Юрий Дмитриевич собирался его поцеловать, но в последний миг передумал, не решился…
Всесильный правитель прошел вперед, так и не позволив себе ни единой вольности, повернулся, провел взглядом по ее лицу, груди, тонкому наборному поясу из янтарных бляшек.
– Сразу солить и коптить? – спросил Великий князь. – Может, подкормить на вырост?
В месте, на которое смотрел государь, Пелагее стало совсем горячо, – но тут Юрий Дмитриевич отвернулся, прошел дальше, опять поворотился к ключнице, теперь уже глядя прямо в глаза.
– В городе скотину держать одна морока, – хрипло ответила Пелагея. – Все содержание издалече возить приходится. Коли держать, то в поместьях. А коли в городе, то да, токмо под нож…
Женщина поняла, что князь смотрит на ее губы, плотно их сжала – но Юрий Дмитриевич уже опять отвернулся, кивнул:
– Коптить, – снова подступил ближе и негромко, полушепотом добавил в самую щеку служанки, защекотав ее кожу усами и бородкой: – Ты хорошо ведаешь свое дело, душа моя. Прямо диво дивное. Красива, как лилия, грациозна, как рысь, статна, словно юная лань, и умна, подобно древнему ибису. Откуда токмо таковое чудо редкостное на свет появилось? Молодец…
И отпустил ключницу в полном смятении чувств.
* * *
Так случилось и новым днем, и через неделю, и снова при очередном привозе…
Юрий Дмитриевич никогда не внимал ключнице свысока. Он подходил к ней, кружил, ако ястреб над затаившимся лисенком, слушал, восхищался и держался совсем близко, так что ощущался его запах, его дыхание, слабое щекотание его усов, – и только воображение могло подсказать женщине, что позволяет себе мужчина, стоя у нее за спиной или даже сбоку.
Причем возникающее раз за разом сладкое томление ткало в помыслах дворцовой служанки самые невообразимые фантазии…
И желания…
Прямо хоть сама князя за бороду хватай!
Может статься, и позволила бы Пелагея себе столь лихую бабскую вольность, да токмо Думная палата для сего баловства – не самое лучшее место. То стража заглянет, то стряпчие какие-то грамоты принесут, то бояре из свиты нагрянут.
Проходной двор, да и только!
«А вдруг потому ничего лишнего князь себе и не позволяет? – гадала Пелагея, в очередной раз выходя от князя вся горячая, словно после парилки. – Люди же кругом! Постоянно входят, выходят, рядом крутятся. Может, моему государю стоит в его помыслах помочь?..»
Нет, само собой, разумеется, ключница не питала относительно Юрия Дмитриевича особых надежд и не строила далеко идущих планов.
Она выросла при дворце и хорошо знала законы придворной жизни.
Главными героями в этой жизни были холопы: бесшабашные мужчины, добровольно продавшие свою жизнь и свободу за звонкое серебро и несущие за хозяином ратную службу. Жениться холопам запрещалось начисто – ибо любой из них в любой день и час мог сложить свою буйную голову, а плодить на Руси вдов и сирот, понятно, никому не надобно. Дворовым девкам выходить замуж тоже воспрещалось. Ибо жена – это баба с семьей и своим хозяйством. А откуда у девки таковое, если она сама при чужом хозяйстве состоит?
Однако же запрет на женитьбу вовсе не делал никого целомудренными ангелами. Равно как и «людская» – общая для дворни комната, где ночевала вся челядь вперемешку, – воздержанию не способствовала.
Разумеется, от сей жизни часто рождались крепыши и малютки, каковые воспитывались здесь же, при дворе, под общим присмотром, становясь потом умелыми слугами, храбрыми воинами или образованными хозяйственниками. Это уж кому как повезет и у кого к чему сердце ляжет. Родить ребеночка неведомо от кого позором для дворовой девки не считалось. Дело-то житейское. Родила – и молодец. Вырастет – помощником станет. Крепкие руки в огромном доме лишними не бывают.
Посему к любовному баловству дворня относилась с легкостью, соблазнить барчука, а то и хозяина считалось за прибыльное развлечение – без подарков ведь сие влечение не обходится!
В сей беззаботной жизни у девок имелся токмо один изрядный риск: получить от хозяйки за соблазнение ее супруга хлесткие соленые розги до крови. А то еще и ссылку куда-нибудь в глухую деревню, поросят пестовать на дальнем подворье.
Ведь при дворе никакой тайны не сохранишь, все и все про всех всегда знают. Так что хозяйку лучше не злить.
