Неожиданно полог откинулся, внутрь заглянул рында – великокняжеский телохранитель, одетый по причине похода в кольчугу панцирного плетения. Однако оружие у него осталось прежним, церемониальным: боевой топорик с широким лезвием и резной рукоятью в полтора локтя длиной.
Впрочем, сабля у воина тоже имелась. Но только в ножнах, а не в руках.
– Прости за беспокойство, государь, – басовито проговорил чернобородый стражник, – однако же монах какой-то к тебе просится. Сказывает, письмо у него от князя Василия Юрьевича.
– Коли так, то зови, – разрешил Василий Васильевич.
Монах оказался самым обычным – в серой выцветшей рясе, с полотняным мешочком вместо сумки на поясе, без шапки, каковую должен был заменять капюшон, с бритой головой, уже успевшей покрыться щетиной, со впалыми щеками и редкими зубами и длинной узкой бородкой, каштановой с проседью. На вид – лет сорока, может чуть более.
Сразу за порогом прибывший упал на колени и ткнулся лбом в шерстяной пол, жалобно заскулив:
– Не вели казнить, великий государь, я всего лишь посланец! Супротив воли князь Василий из Борисоглебской обители
[29] меня забрал и к тебе направил…
Боярин Мамай, как самый младший, поднялся из-за стола, подошел к жалкому гонцу:
– Где письмо?
Инок сунул руку за пазуху, вытянул туго скрученную грамоту с восковой печатью.
– Ступай… – Боярин бросил святому отцу какую-то монету, после чего вернулся к столу и с поклоном протянул свиток государю.
Василий Васильевич принял грамоту, мельком глянул на печать, сломал, развернул, пробежал глазами и громко возмутился, качая головой:
– Каков наглец! Пишет Василий, что ныне он уже здесь и намерен завтра сразиться со мною лицом к лицу! Предлагает признать над собою его старшинство, стол великокняжеский передать и на верность ему присягнуть. Тогда обещает стать милостивым господином и старшим братом. Времени на раздумье дает до завтра. Коли не соглашусь, обещает завтра разгромить и привести в Москву в оковах.
Воеводы зашумели, загомонили:
– Каков наглец! Крамольник! Изменник! Ну, мы ему завтра покажем! Еще посмотрим, кому в Москву в железе ехать придется! Узнает Василий, почем фунт лиха! Завтра мы ему полки-то причешем булатною гребенкой!
– А ты чего смеешься, Дмитрий Юрьевич? – неожиданно спросил боярин Гордей. – Нечто не веришь?
– Как же вас легко провести!.. – покачал головой князь Дмитрий. – Васька молодец, ничего не скажешь. Находчивый шельмец!
– Ты о чем, княже? – встревожился первый воевода.
– Шахматы, Василий Ярославович, шахматы! – повысил голос Дмитрий Юрьевич. – Чтобы малой силой врага победить и мат «королю» поставить, надобно главные фигуры противника как-то из игры убрать. Подойти незаметно мой брат не может, дальние дозоры его людей уже давно углядели. Посему он открыто и говорит, что уже пришел. Но коли вы сражения станете ждать токмо завтра, то сегодня через отдыхающий лагерь Васька пройдет со своею дружиною, как раскаленный нож сквозь теплое масло. Шах и мат, конец игры.
– Проклятье! – вскочил на ноги князь Серпуховской. – Нужно трубить тревогу и выстраивать полки!
– Ни в коем разе! – вскинул палец Дмитрий Юрьевич. – Коли мой брат услышит звуки тревоги и увидит готовые к сече рати, то просто развернется и уйдет. Он не настолько глуп, чтобы попусту биться слабым лбом о прочную стену.
– А как бы посоветовал поступить ты, мой возлюбленный брат? – очень вежливо, даже вкрадчиво спросил государь, оглаживая пушистый от небольшой темной бородки подбородок.
– Тихо поднять полки и увести на выпас, – ответил Дмитрий Юрьевич. – Там оседлать коней и ждать нападения. Коли обозных лошадей выгнать вперед, спешенных ратников за ними видно не будет. В лагере, дабы он не выглядел брошенным, оставить обозников и слабых холопов, выставить напоказ запасное оружие. Возле шатра собрать всех рынд, дать им щиты и копья. Телохранители возле ставки подозрения не вызовут. Когда Васька кинется на лагерь, поднять бояр в седла и с разгона всеми силами ударить его сотни в бок.
– Ага… – Василий Васильевич размышлял всего несколько мгновений, затем хлопнул в ладони: – Все слышали моего двоюродного брата, бояре? Ступайте к полкам, поднимайте людей, уводите к табуну, там снаряжайтесь к битве! Ждите нападения!
– Дык, княже… – неуверенно возразил боярин Мамай. – Седла, упряжь, оружие на себе, что ли, тащить? Тяжеловато выйдет.
– Пусть слабые холопы помогут сильным донести снаряжение и приготовиться к сече, а опосля возвращаются в лагерь, толпу изображать, – распорядился Дмитрий Юрьевич. – Коли в бок удачно ударить, можно и меньшими силами обойтись. А нас при любом раскладе втрое больше получится. Посему число засадного полка неважно. Важно ворога раньше времени не спугнуть!
* * *
Все решала выдержка.
Князь Василий Юрьевич тянул до последнего. Он хотел, чтобы его послание добралось до государя, чтобы московские воеводы поверили, расслабились, чтобы ратники разошлись отдыхать, чтобы сняли броню и занялись проверкой снаряжения перед завтрашней битвой. Посему атаковать следовало в тот миг, когда враг совсем уже не ждет опасности, когда считает, что никто уже точно не нападет, – но когда до темноты остается еще достаточно времени, чтобы провести один-единственный, быстрый, но решающий удар!
Прорваться, захватить, показать пленника московским князьям и боярам, вынуждая опустить оружие.
А уж потом – пусть наступает ночь.
Московским ратникам тоже было несладко. Сперва бегали, таская конские седла на собственных головах, искали своих скакунов, седлали. А потом…
Потом долго стояли рядом с лошадьми в жарких тяжелых доспехах, ничего не видя и покорно дожидаясь неизвестности.
А по залитому солнцем пастбищу растекался аромат луговых цветов, порхали бабочки и стрекотали кузнечики, высоко в небесах пели беззаботные птицы, повсюду носились стремительные стрекозы, тяжело жужжали глянцевые майские жуки. Все казалось столь мило, нежно и даже блаженно, словно бы в раю…
– Здрав будь, князь Василий Ярославович!
Первый воевода повернул голову на голос, прищурился на гололицего боярина с широким шрамом поперек всего лица. Поначалу слегка нахмурился, но потом узнал и улыбнулся:
– Боярин Титомир из Гремячего ручья! И тебе здоровья, служивый! Здесь-то какими судьбами, витязь?
– Когда Юрий Дмитриевич удел свой делил, мой ручей в доле среднего сына оказался, – воин кивнул на стоящего неподалеку Дмитрия Юрьевича. – Теперь, так выходит, я его слуга.
– Значит, сегодня на одной стороне бьемся, – сделал вывод князь Серпуховской.
– На одной, – согласился боярин Гремячий. – Однако же про долг свой я не забыл. Бочонок хмельного меда с меня, княже. Куда велишь прислать?
