— Почему мне кажется, что ты боишься мне что-то рассказать?
На этот раз большая рыба, скользившая в глубинных слоях ее лица, неожиданно поднялась на поверхность, и Джарвис убедился, что это не дельфин, и даже не кит, а, скорее, акула, из рода белых акул. У нее был такой же темный взгляд, сжатые челюсти, и плавала она в мутных водах.
— Шериф, вы считаете, что людское правосудие выше правосудия Господа? Я думаю, что для каждого преступления есть свой судья. И про себя скажу, что если однажды я должна буду предстать перед одним из них, я выберу Бога, потому что, простите меня, шериф, но я имею все основания не верить людскому правосудию, оно ничего не может для меня сделать.
И повернувшись к нему спиной, она продолжила молиться.
12
За несколько дней снег выпал во всей южной части штата. Ветер вздымал снежные вихри, и из-за плотных туч, пропускавших очень мало света, они казались серыми. Похоже, для всего мира началась новая эра, эра пепельного апокалипсиса, который неустанно обрушивался на землю, чтобы задушить цивилизацию. Однажды вечером отключилось электричество и вновь включилось только спустя два дня, заставив человечество вспомнить все свои первобытные страхи и животные инстинкты. Собирались вокруг пузатых печек, а свечей за эти две ночи сожгли больше, чем во всех церквях штата за месяц. В Карсон Миллсе понимали, что спустя девять месяцев в городе наверняка родится младенцев больше, чем обычно; впрочем, так всегда бывает во время отключений. Джарвис опасался, что отключение электричества сыграет на руку насильнику, свирепствовавшему в городе. Желая успокоиться, он бросил взгляд в окно, за которым порывисто свистел ветер, наметая сугробы: даже самый извращенный ум вряд ли отправится на улицу в такую погоду.
Джарвис много размышлял о своих делах. После беседы с Эзрой Монро сомнений не осталось: у него на руках дело о маньяке-садисте, насильнике-рецидивисте, на счету которого по меньшей мере две жертвы. Это уже не пустяк, не вечерняя пьяная драка с расквашенными физиономиями, а преступления человека извращенного, и шериф опасался, что маньяк снова возьмется за свое. И кроме того, у него было ощущение, что убийство Терезы Тернпайк также как-то связано с происходящим, но в чем состояла эта связь, он понять не мог. Тот, кто убил библиотекаршу, настолько ненавидел ее, что изуродовал ей лицо и даже затушил сигарету об ее лоб. Ее не изнасиловали: медицинское заключение не оставляло сомнений. И никаких похожих окурков не нашли ни вокруг дома Мэки, ни в поместье Монро. Убийца же Терезы не лишил себя удовольствия покурить вволю, в частности после того, как перешел к действию. Джарвис не знал, что и думать, ведь с обеими девочками-подростками, подвергшимися нападению, Тереза не имела ничего общего ни внешне, ни по возрасту, ни по психологической уязвимости — ничего. Разве что Тереза считалась доверенным лицом детей города. Проблемных детей. Неужели она что-то узнала или услышала? Чтобы до чего-нибудь докопаться, бесполезно спрашивать Луизу или Эзру. Джарвис перерыл кабинет библиотекарши, побывал у нее дома, но ничего интересного не нашел.
В следующую пятницу, когда дороги расчистили, он отправился в методистскую церковь и нашел пастора Алеццу на заднем дворе, где тот, закутавшись в шерстяной плед, сидел на перевернутой коряге, записывая мысли для своей будущей проповеди. Пар от его равномерного дыхания заменял ему шарф.
— Уверен, — произнес он, завидев Джарвиса, — если уж сам шериф пришел ко мне, значит, в воскресенье наша церковь пустовать не будет.
— Что вы такое говорите, Азиэль, я не из тех, кто последним приходит к вам по воскресеньям!
— Я не обольщаюсь: если бы не Эмма, разве стали бы вы приходить так часто?
Джарвис поджал губы, отчего усы его затопорщились, и он уже собрался уверенным тоном опровергнуть предположение пастора, как вспомнил, что обман служителя культа, возможно, не лучший поступок.
— Как вы можете работать на воздухе при таком холоде? — спросил он, уклоняясь от ответа.
— Холод благотворно действует на кровообращение и активизирует мышление. Вы пришли исповедаться, шериф?
Смущенный, Джарвис подернул плечами.
— Нет, но в связи с этим я задался вопросом…
Алецца догадался, что его гость что-то замышляет, и, сунув в карман пальто блокнот и ручку, поднялся навстречу шерифу. Пастор являл собой обаятельного мужчину, которому навскидку можно дать не больше сорока, с тонким, всегда аккуратно прочерченным боковым пробором, делящим его черные как вороново крыло волосы на две неравные волны, с зелеными, внушающими доверие глазами и квадратным подбородком, всегда безупречно выбритым. Злые языки — главным образом среди лютеран — говорили, усмехаясь, что он заполняет свою церковь прежде всего благодаря своему обаянию и не случайно среди его паствы гораздо больше женщин, чем мужчин.
— Итак, чем я могу вам помочь?
— В последнее время вы, случайно, не слышали… ну, такие вещи… которые вряд ли приятно выслушивать? Я хочу сказать, может быть, какой-нибудь надломленный прихожанин, к примеру, захотел облегчить свою совесть?
Алецца нахмурился.
— У вас есть какие-то зацепки, которые приводят к церкви?
— Я решил обратиться к человеку, который связует Господа с нашими душами. Я говорил себе, что, возможно, во время исповеди вы услышали…
— Вы прекрасно знаете, что если бы это и случилось, я бы все равно ничего вам не сказал, — отрезал пастор. — Все, что говорится на исповеди, не выходит за пределы исповедальни.
Джарвис почувствовал, как что-то внутри него внезапно обрушилось. После долгих размышлений он пришел к выводу, что человек, которого он выслеживает, должен метаться, чтобы не сказать разрываться, между своими зловещими желаниями и добропорядочным видом, который он наверняка сохраняет на публике, чтобы не вызывать подозрений. Такое напряжение должно камнем лежать на его совести, а кто лучше церкви способен частично освободить его от морального бремени? Господь умел прощать, даже самое худшее, лишь бы на него уповали и желали исправиться. Джарвис делал ставку именно на эту версию.
— А если признаются в преступлении?
— Я этого боюсь.
— А если бы вы узнали о нечестивом деянии, которое можно было бы предотвратить, вы бы все равно ничего не сказали?
— Речь идет о завете, шериф, который всех нас связывает с Богом. Как врач и врачебная тайна: ничто не позволяет ее нарушить без согласия пациента.
Джарвис прищелкнул языком.
— Так, значит, вы ничего не могли бы сделать? Вы останетесь здесь, будете сидеть дома, ожидая, когда преступление повторится?
— Ну… это дело меня и моей совести, но я ни в коем случае не могу предупредить вас.
Джарвис покачал головой.
— Бывают случаи, когда подобная логика от меня ускользает.
— А вы считаете, что существование Бога вписывается в рамки логики?
