Джарвис сделал глубокий вдох и перевел взгляд на простиравшийся вокруг белый пейзаж. Будет о чем подумать в день Страшного суда. Если вдруг весеннее солнце больше не вернется, все так и останется недвижимым, закутанным в ледяную оболочку или снежный саван и навсегда сохранится для вечности. Даже звуки людские, заглушенные снегом, звучали искаженно.
— Не будем лгать друг другу, и вы, и я — мы оба знаем: если бы не моя жена, а, главное, мои мальчики, конечно, я бы вряд ли верил в существование некой божественной логики, превосходящей наше разумение. Но у меня дети, и я очень люблю жену, это правда, и ради этого я не могу не верить. Должно быть что-то, у всего этого должна быть причина и продолжение, так или иначе. Это необходимо. Чтобы не сойти с ума.
— Как вы только что сказали, это необходимо, согласен, но из любви.
Джарвис фыркнул и повернулся лицом к пастору.
— Полагаю, у лютеран также соблюдается тайна исповеди?
— Да. Почему вы спрашиваете, хотите поменять приход?
— Отнюдь… Особенно пока вы продолжаете смешить нас время от времени по воскресеньям. Дело в том… я знаю одну девочку, которая ходит к лютеранам, и я почти уверен, что она рассказала то, что знает, вашему тамошнему коллеге.
— Почему бы вам не пойти к ней и не поговорить с ней напрямую?
— Потому что она отказывается говорить со мной.
— Тогда дайте времени сделать свое дело, шериф. Время — это голос Господа. Достаточно уметь слушать его.
Вдалеке несколько козодоев завели свою сухую скрипучую трель. В ту минуту это были единственные голоса, раздававшиеся в радиусе многих километров.
* * *
Шериф вел свой пикап по снегу, машину заносило, и чтобы не сойти с дороги, ему приходилось постоянно маневрировать. Так и не встретив никого на своем пути, он выжал газ и взобрался на холм, за которым открывались владения Петерсенов. Армия кривых дубов, с ветвями, напоминавшими когти хищной птицы, занимала горбатую вершину холма, и густые нижние ветки, согбенные под тяжестью снега, царапали крышу автомобиля. Он припарковался перед деревянным домом, из трубы которого шел густой дым, похожий на длинный черный шлейф, враставший в низкий потолок серых туч, словно ферма пыталась вырваться из земли, чтобы улететь куда-нибудь подальше отсюда.
Джарвис осмотрел окрестности: скелеты деревьев, запасы дров, прикрытые непромокаемыми чехлами, с которых уже смели свежевыпавший снег, шаткий сарай и скованный зимой участок земли на склоне, служивший огородом. Не самое плохое место для взросления ребенка, хотя, конечно, немного унылое, да и уединенное расположение могло удручать. Но Йон Петерсен, похоже, из тех, кто ценит одиночество.
Прежде чем постучать в дверь, Джарвис решил быстренько обойти ферму и нашел Йона за домом сидящим на сломанных санях с сигаретой в руке. Несмотря на скрип снега под ногами шерифа, мальчик обернулся только тогда, когда шериф подошел к нему почти вплотную.
— Твоему деду не кажется, что ты еще слишком молод, чтобы курить?
— В городе он видел в журналах рекламу, там говорится, что иногда курение полезно для здоровья, так доктора утверждают.
Джарвис покачал головой. В конце концов, если реклама позволяет, они вполне могли ей доверять. Все эти эксперты, профессионалы и врачи знали о курении гораздо больше, чем горстка деревенщин из затерянного городка Среднего Запада. Джарвис повернулся в ту сторону, куда смотрел мальчик. Поле сбегало по пологому склону площадью явно больше пяти акров и упиралось в опушку темного леса: оно напоминало огромный ковер, раскатанный там по зимнему времени.
— Наверное, зима здесь кажется тебе слишком длинной?
— Немного.
— И чем ты занимаешься, когда не в школе?
Йон в первый раз посмотрел на шерифа. В подростке чувствовалась какая-то жесткость, тени под черными глазами и бездонные зрачки придавали его взгляду несвойственную возрасту взрослость: взгляд великовозрастного нелюдимого одиночки. Высокий для своих пятнадцати лет, необычайно сухощавый, с тонкими сальными волосами и длинными прядями, спадавшими ему на щеки словно когти.
— Я жду, — ответил он холодно.
— И как это происходит? Что ты при этом делаешь?
— Ничего не делаю.
— Ты сидишь здесь просто так, скрестив руки, куришь и ждешь теплых дней?
— Можно и так сказать.
Решительно, странный мальчик. Джарвис сменил тактику:
— Ты любишь животных, Йон?
— Не очень.
— Ты никогда не хотел иметь собственную собаку?
— Нет.
— Почему? Все мальчишки в твоем возрасте хотят собаку.
— Потому что мне это не нравится, разве этого мало?
— Это твое право. Ты их недолюбливаешь?
— Возможно.
— А почему?
— Однажды меня укусила собака.
— Сильно?
— Довольно сильно, я хромал недели две.
— А где?
— Там, где икра.
— Нет, я хотел сказать, где это с тобой случилось?
— Возле старой мельницы.
— Там, где земля Стюартов?
— Да, где-то там.
— Раньше у них была собака, ты знал об этом? Это она тебя укусила?
— Не знаю.
— А что ты делал у Стюартов?
— Я не сказал, что меня укусили у них.
— На их земле, это то же самое. Если собака тебя укусила, ты наверняка находился недалеко от их фермы. Ты ходил повидаться с одной из дочерей Стюарта?
— Нет. Они даже не знают о моем существовании.
— Тогда что ты там делал?
— Уже не помню. Гулял.
— Ты любишь ходить по полям просто так, в одиночку?
— Да.
— А зачем?
— Ни за чем. Просто чтобы размять ноги.
Йон выдержал взгляд шерифа с такой стойкостью, какую тот редко встречал у подростков. Джарвису даже стало не по себе. Насколько он помнил, собака Стюартов пропала одной из первых.
— С тех пор ты снова ходил туда?
— Нет, не думаю.
— Не думаешь или уверен?
— Я уже не помню.
— Не помнишь, где ты гуляешь? В твоем возрасте у тебя уже такая плохая память?
— Я хожу всюду, мне сложно вспомнить, где конкретно.
Джарвис поморщился, тяжело вздохнул и перевел взгляд на снежный ковер, раскинувшийся у них под ногами.
— Йон, — произнес он строгим голосом, — тебе, случайно, не приходила в голову мысль отомстить этой собаке?
— Нет.
Зрачки, обрамленные зеленой радужкой в окружении лопнувших от времени сосудов, повернулись в сторону мальчика, но Йон так посмотрел в ответ, что ему пришлось добавить взгляду жесткости.
