— … я — долбанный извращенец, — закончил он фразу. — Вот так я занимаюсь сексом. Но я не похищал ее. Она… моя девушка, мы живем вместе, прямо сейчас, — внезапно для себя солгал Черкасов.
— Я знала, что деньги дают вседозволенность, развращают, но чтобы настолько… Деньги убили в том, кто рисовал мне детские открытки без повода, всё человеческое. Я больше не знаю, кто ты.
— Мама, нет!
— Если ты до сих мучаешь ту девушку, отпусти ее, — устало сказала мать. — Опомнись. Сдайся полиции. О Боге вспомни. И, возможно, когда-нибудь мне не так будет неприятно, когда ты назовешь меня мамой… До тех пор — прощай. В дверь звонят. Это скорая.
Эти слова и тишина следом оглушили Валерия, как гром среди ясного неба. Она отказалась от него?! Родная мать?!
Ветер донес до Черкасова морские брызги. И только сейчас до него дошло: скорая? Для нее? Конечно, у матери гипертония… Валерий растерянно обвел глазами набережную, не понимая, куда бежать, что делать. Сердце оцепенело. И внезапно поразила убийственной простотой мысль: если бы он не пожалел денег Шиманскому, ничего бы не случилось: он бы, наверное, не встретился с Варей, ему бы не понадобился свидетель, не требовалось бы бежать, как крысе с тонущего судна, мать не страдала бы… Но ей нужна помощь. На ум пришел Айболит.
Онемевшими кончиками пальцев Черкасов набрал доктора. Тот долго не поднимал трубку. Наконец, поникшим, осторожным голосом сказал, будто выглянул из-за угла:
— Слушаю.
— Извините, Георгий Петрович, я не предупредил вас. Мы вынуждены были уехать. Моя мать заболела, я не могу ей помочь. Пожалуйста, навестите ее в Питере, я перечислю вам сейчас же за прошедший месяц и за командировку все расходы, гостиницу, перелет, как обычно, с бонусом. Она там совсем одна, а я…
— Простите, Валерий Михайлович, — робко вставил доктор, — вам разве не сообщил отдел кадров?
— О чем?
— Я больше не работаю на вас. Простите. К сожалению, обстоятельства не позволили мне проинформировать вас лично.
— Почему?! — глаза Черкасова превратились в узкую щелку, губы в одну тонкую, злую линию, к щекам прилила кровь. Он даже не знал, что именно этим похож на мать.
— Семейные обстоятельства вынуждают меня отказаться от работы…
— Нет! — перебил его Валерий, почти рыча. — Почему?!
Айболит помялся и всё-таки выдал:
— Я слишком дорожу репутацией, Валерий Михайлович, и честью… Боюсь, она не совместима с работой на вас. Простите.
— Ясно. Зарплату получите без задержек.
* * *
Не помня, как, Валерий добрался до коттеджа. В голове царил хаос, от безудержной пьянки и желания нарваться на неприятности Черкасова удерживала лишь одно: Варя, как якорь утлое суденышко в шторм. Она его простила за то, от чего воротили нос другие. Она приняла его со всем свинством и грехами — такого, как есть. Безусловно. Даже мать не смогла… А он, он извинится, хоть бы и на коленях.
Да, он осознал, что был слишком груб — это от неожиданности. Он расскажет ей всё, и она поймет. У неё есть дар — понимать, несмотря ни на что. Варя сказала, что любит его, а сейчас душе только это и нужно было: принятие, доброта и отсутствие осуждения в голосе. Как умирающему в пустыне глоток воды.
Ника, эта глупая блондинка, была права насчет Вари: таких не бывает! Как он мог не понимать, не оценить? И было совершенно все равно, больна ли Варя психически. Да пусть верит в эти кармы и перерождения, пусть молится всем богам, может, и ему легче станет. Пусть только будет, ведь почти невозможно дышать и сердцу биться.
Валерий распахнул калитку, пробежал по мощеной дорожке и влетел в коттедж. Внутри было до-странности тихо, элегантная обстановка превратилась в хаос: мебель местами перевернута, бумаги разброшены. Зеркало разбито графином и стеклянная столешница превратилась в груду осколков, они были повсюду, сверкали на солнце у бассейна, заграждали путь в дом. В глаза бросились капли крови на кусочках стекла. У входа в кухню валялись совершенно неуместные здесь, забитые продуктами сумки из супермаркета.
— Варя! Где ты? Варя! — закричал Черкасов, теряя остатки самообладания.
Обернулся и почувствовал резкую боль в сердце — на стене веранды чем-то красным было выведено:
«Ты не найдешь ее, урод!»
Валерий нащупал рукой стену, а другой схватился за сердце, чувствуя, как подкашиваются ноги.
— Эй-эй, ты чего? — послышался сзади голос Сергея, и тот подхватил падающего шефа.
— Они добрались до нее… — прошептал Черкасов, мертвея.
— Расслабься, они опоздали, — сказал Ларин и протянул скомканную, будто из мусорной корзины, бумажку. — Вот, нашел в твоей спальне, сквозняком под кровать сдуло. Хорошая чуйка у этих баб, ничего не скажешь.
Валерий сграбастал лист бумаги мокрыми от волнения пальцами и впился глазами в строки, написанные неровным женским почерком.
«Валера!
Я уезжаю. Прости, я не смогла вовремя почувствовать, что всё, что пора ставить точки над „i“. Я уже говорила, но повторюсь еще раз: я не виню тебя ни в чем. Я искренне желаю тебе счастья. Не ищи меня, пожалуйста, и считай наш договор расторгнутым.
Варвара Невская».
И приписка ниже:
Это писала Ника по Вариной диктовке. Она слишком добра к тебе. Как ты, сволочь, мог так поступить с ней?! Очень жаль, что ты скрылся от полиции, и жаль, что я не могу расцарапать твой фейс. Но мне подруга дороже мести. Чтоб тебе, гад, ночами снились кошмары! И в реале тоже. Урод!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
— Они попросили меня купить еды, список написали. Я даже не подумал, ведь правда надо было что-то есть… — оправдываясь, пробормотал Сергей. — Меня не было меньше часа, а их и след простыл. Но, видимо, на удачу. Кто-то приходил сюда после них.
— С чего ты взял? Может, это их прощальный подарок? — спросил Валерий, глядя на надпись на стене. — Стилистика одна и та же: урод-урод. Никакого разнообразия.
— Да нет, почерк на стене другой. Мужской, курица-лапой, — возразил Ларин. — И вот что еще я подобрал на осколках. — Он протянул фотографию, сделанную с того самого ночного видео, на которой голый Черкасов был перечеркнут двумя красными полосами. — У девушек этого фото быть не могло. Это тебе послание.
— Сколько корреспонденции! Черная метка. А ля Шиманский, — процедил Валерий. — И «пошел в задницу» а ля пионерка. — Еще сильнее скомкав письмо, он со злостью швырнул его в бассейн и поднял на охранника тяжелые, пустые глаза. Вдруг по лицу Черкасова расползлась безумная, страшная улыбка, достойная Бэтменовского Джокера. — А что тебя, Ларин, держит рядом с уродом и извращенцем? Деньги? Скажи, сколько тебе отстегнуть?! Скажи, и я не буду тебя неволить. Вали, куда хочешь!
— Успокойся, Валера, — Сергей положил руку боссу на плечо.
