Джули закашлялась, а потом снова с лихорадочным рвением начала копаться в сумке. Извлекла оттуда листы, блокноты и вывалила их на журнальный стол перед Черкасовым.
— Я тут всякую ерунду прихватила. Вдруг показать?
Черкасов взял со стола рисунки с мрачными, депрессивными сюжетами: какие-то были не плохи, другие — посредственны, но одна картина в графике — гениальна. Этот отчаянный крик души в штрихах на бумаге заставил сжаться сердце и лег на душу, словно недостающий паззл.
Валерий надолго задержался на ней, вспоминая, что когда-то ходил на вернисажи и выставки. Впрочем, чаще таскался Черкасов на такие мероприятия не ради искусства, а для того, чтобы снять очередную красавицу без мозгов на одну, от силы пару ночей.
Была среди них и жена одного высокопоставленного… Тоже девятнадцатилетняя дурочка. Когда бросил, долго за него цеплялась. Это о ней говорил профессор-офтальмолог. Как ее звали? Саша, кажется… Фамилия Сашиного папика застряла в памяти куда прочнее: Морозов. Наверное потому, что Борис Аркадьевич был фигурой знаковой. Как никак Зам. секретаря Совета Безопасности, ловко подобравший всё, что плохо лежало после развала СССР. Одно время к нему все на поклон ходили, потом вроде бы влияние Морозова поубавилось, но он держался за кресло, как клещ.
Когда Черкасов завел романчик с Сашей, его не столько интересовала она, какая-то там «Мисс Мухосранск» с ногами от ушей, а ощущение, что он дёргает тигра за хвост. Интрига заключалась в том, сможет ли он тайно наставить рога «самому Морозову». Адреналину получил больше, чем от не вовремя раскрывшегося парашюта.
Но с присущим девицам этого возраста максимализмом Саша увидела в интрижке с Валерием ни много, ни мало, а любовь всей своей жизни. Юная изменщица решила объявить мужу, что уходит к другому.
С видом Джульетты, готовой испить яду ради любимого, она рассказала об этом Валерию, а он в ответ цинично заявил, что его не интересуют постоянные отношения. Мол, это свидание было запланировано им как последнее. Он вообще улетает в Шанхай, потом в Европу.
Черкасов предупредил любовницу, чтобы о связи молчала, ведь Морозов может стереть «купленную жену» с лица земли одним щелчком, а в лучшем случае отправит обратно в Мухосранск продавать пирожки на базаре. Александра разрыдалась.
— Ничего личного. Секс был великолепный, а остальное пройдёт, — Валерий похлопал ее по плечу, ретировался и удалил из списка контактов.
Но у Александры не прошло. Она звонила и караулила в машине у ворот особняка. Валерий злился, был с ней жесток, впрочем, как и с любой другой женщиной, претендующей на его свободу. Как-то Морозова ворвалась к Черкасову на переговоры и с рыданиями умоляла не бросать. А потом, так и не разжалобив бывшего любовника, исчезла из поля зрения. Ходили слухи, что она пыталась покончить с собой, но какое ему было дело до этого? Не вспенивала больше пространство истериками, не раздражала, и чудно!
С чего сейчас вспомнилась? — удивился Черкасов. — Графика Джули навеяла, наверное.
Но вопреки обычной индифферентности, память о брошенной любовнице вдруг закрутила, заныла, словно травмированное колено на дождь. Однако перед ним сейчас сидела Джули и, затаив дыхание, ждала похвалы, словно щенок сахарную косточку.
— Молодец, — наконец, сказал он, откладывая рисунок. — Но учиться надо.
— Я хочу, — тихо проговорила Джули. — Очень.
— Тогда читай договор, и поедем в банк. Я переоденусь.
Кряхтя и морщась, как больной старик, Валерий медленно поднялся. Голова закружилась, он чуть не упал. Оперся о спинку кресла, пытаясь поймать сбивающееся дыхание и остановить хаос перед глазами.
Джули нахмурилась и буркнула:
— Такого ни в один банк не пустят. И вообще, тебе реально надо в больницу. Тут рядом есть, через квартал. Давай провожу.
— Под прицелом газового баллончика? — хмыкнул Черкасов, приходя в себя. — Не обращай внимания, заживет, как на собаке.
— Знаешь что? — сгримасничала Джули, сквозь напряженность и озабоченность зверька проступила ясная детскость, внезапно осветив лицо и сделав его красивее. А, может, просто свет так упал — дерзким, пробившимся сквозь тучи лучом солнца. — Если ты такой умный и говоришь о выгоде, то повести тебя в больницу мне как раз выгодно. Тебя быстрее залатают, и ты решишь мои проблемы. С фондом и всякое такое. Не выпендривайся. Пойдем.
— Стоящая попытка, — заметил Черкасов. — Может, тебе лучше в маркетинг? Или в рекламу? Подумай.
— Вот в больнице и подумаю.
Голова Черкасова раскалывалась и соображала не очень, тело превратилось в развалину, так что в словах Джули был смысл. Странно, что упиваясь болью, как чем-то настоящим, Валерий не подумал сам о медицинской помощи. Он подобрал с дивана распростертую вороновым крылом куртку.
— Уговорила.
Джули просияла, сгребла в одну кучу рисунки и деловые бумаги.
— Супер-супер. А пока тебя будет смотреть врач, я договор почитаю.
* * *
Так началась их маленькая, странная дружба. Помимо гематом и ушибов врачи обнаружили у Валерия трещину в ребре, сотрясение мозга и плохую кардиограмму. Следы побоев долго сходили с лица. На тумбочке появилась россыпь лекарств.
В школу посреди года Джули не взяли. Нужно было вмешательство, поэтому пришлось ждать, пока спонсор придет в божеский вид. Впрочем, кожа восстанавливалась быстрее, чем пополнялся резерв спущенной в унитаз энергии. Под предлогом «навестить травмированного» Джули приходила часто. Усевшись на кухонный рабочий стол, свешивала ноги, думала о чем-то своем или тыкала пальцами в смартфон. Похоже, ей просто некуда было ходить.
Черкасов был рад: с людьми его круга налаживать общение он был не готов, хотя неподалеку от Лондона обосновалось целое «русское поселение», а прикладывать усилия, чтобы завязывать новые знакомства — не хотелось. Когда звонил из Израиля Сергей с новостями, его отчеты казались Валерию эхом, доносящимся откуда-то потустороннего мира. Видимо он, как тяжело больной в госпитале, подсознательно дистанцировался от неприятных событий, сконцентрировавшись только на том, чтобы выжить — выбраться из вонючей ямы, в которую сам себя загнал.
В доме Черкасова стали появляться книги. И еда. Джули, не спрашивая, подъедала всё, что «случайно» оставалось на кухонном столе. Черкасову было забавно смотреть на ее повадки вороватой уличной кошки. Однажды он заказал устриц и с любопытством ждал, как с ними расправится это дитя лондонской подворотни. Джули устрицы не поняла, понюхала, скривилась и отодвинула подальше, уничтожив только нарезанный дольками лимон.
В конце концов Валерию надоело, он усадил англичанку за нормальный стол, поставил перед ней тарелку с ножом и вилкой и заявил, что пора прощаться с площадными привычками.
Медленно возвращаясь к нормальности, он почувствовал себя в некотором роде Пигмалионом, ругал Джули за сленг, учил правилам поведения и прочему, что не дали ей родители. Она брыкалась, обзывала занудой и сумасшедшим русским, но вспоминала о фонде и слушалась. В общем, оба были довольны, и не понятно, кому, на самом деле, происходящее было нужнее.
