Про приговор Алексею Улюкаеву и не только
2017
Промолчать после того, что случилось в Замоскворецком суде, невозможно. И потому, что мы с Алексеем хорошо знакомы – вряд ли наши отношения можно назвать дружескими (мы даже устроили как-то публичное выяснение отношений на страницах прессы), но профессионально мы были коллегами и хорошо понимали, кто, что, когда и почему сделал, и нам всегда было о чем поговорить. И потому, что такие события (арест действующего министра) случаются крайне редко и вполне вероятно могут быть поворотными моментами в истории. Но так это или нет, мы узнаем чуть позднее.
Еще до оглашения приговора ко мне обратилось одно очень уважаемое российское издание (недавно сменившее владельца) с просьбой отреагировать на случившееся. Через несколько часов после того, как “восемь лет” были произнесены, я отправил свой текст и через 2,5 суток получил ответ: “извините, мы не можем это опубликовать”. Обижаться не имеет смысла, каждый выживает, как умеет, и извлекать или не извлекать уроки из “дела Улюкаева” – решать будет каждый самостоятельно.
Итак, восемь лет лишения свободы… В этом более, чем странном судебном процессе, где было слово против слова; где главный и единственный свидетель, он же по совместительству сообщивший о якобы имевшем место преступлении, всячески избегал явки в суд, при этом судья сделала все, чтобы он там не появился, а его показания не были оглашены в ходе слушаний. Где суд не исследовал подлинность записи общения Сечина и Улюкаева, где не стали приглашать для дачи показаний тех, кто Улюкаева задерживал… В общем, много чего странного произошло в Замоскворецком суде.
Странного, написал я, и задумался. А что здесь странного? Чем, собственно говоря, Улюкаев лучше Навального? Я бы даже сказал, что его дело о якобы получении взятки выглядит гораздо более правдоподобно, чем дело “Кировлеса” или “Ив Роше”. А еще есть дело “болотников”, а еще есть эколог Витишко. А еще были “Пусси Райот”. А еще второе “дело ЮКОСа”…. Есть сотни и тысячи дел, в которых суды российские принимали решения, не проходящие минимальную проверку на соответствие принципам правосудия. Про все эти дела мы много слышали, и, казалось, уже все привыкли к тому, что суд в России перестал быть независимым. Точнее говоря, по делам, в которых в качестве интересанта выступает государство, или государственная компания, или государственный чиновник, или его знакомый или родственник, суд является полностью зависимым. В этом плане “дело Улюкаева”, давайте признаем это честно, ничем нас не удивило.
Если что меня и удивило, так это решение Улюкаева молчать и не говорить об истинной причине конфликта между ним и Сечиным – он не мог об этом не знать или, как минимум, не догадываться. Надеялся на то, что промолчит и получит снисхождение? Но после вчерашней пресс-конференции президента Путина, где ни один журналист не задал президенту вопроса о судьбе бывшего министра – яркое свидетельство того, что все понимали, чем закончится суд – у него должны были открыться глаза на то, что в действительности случилось.
А случилось очевидное и закономерное – “революция начала пожирать своих детей”, тех, кто верой и правдой служил Путину лично и путинской России. Улюкаев вошел в высшие слои российской бюрократии с приходом Путина в Кремль: с 2000-го – первый замминистра финансов, с 2004-го – первый зампредседателя Банка России, с 2013-го министр экономики. Человек, который встречался с Путиным сотни раз, сопровождал его в поездках и вел беседы с глазу на глаз на самые потаенные и деликатные темы. Но выяснилось, что все это не спасает и не дает индульгенции тому, кто не является для Путина действительно “своим”. А “своим” Улюкаев, очевидно, не был. Родом из Москвы, где прожил всю жизнь. В ФСБ (кажется) не работал. Он принадлежал к тем экспертам, кто поверил в “теорию малых дел” и пошел на госслужбу, отдав свой талант на “службу дьяволу” и каким-то образом договорившись со своей совестью. Да, мы слышали его последнее слово, в котором он покаялся, что не замечал всего этого, что был страшно далек от народа, но было ли это покаяние услышано его товарищами по тому счастью, которого он лишился? Услышали ли это покаяние те, кто вместе с Улюкаевым гордо называл себя “учениками Гайдара”, Владимир Мау и Сергей Синельников. Сделали для себя какие-то выводы Аркадий Дворкович и Игорь Шувалов? Считают ли Алексей Кудрин и Ярослав Кузьминов для себя этически приемлемым продолжать обслуживать Кремль, который сказал, что “суд прав”?
Что еще должно случиться, чтобы они признали очевидное – машина репрессий работает по своим законам, которые одинаковы для сталинского Советского Союза, гитлеровской Германии, мугабевского Зимбабве или путинской России. Многие, кого еще не коснулись путинские репрессии, отмахивались, когда им говорили про “Болотное дело”, про бесконечные административные аресты Алексея Навального и его сторонников, про посадки за ретвиты и репосты. На все это они отвечали “не надо обобщать! Это нельзя называть репрессиями!” Правда, при этом они не могли найти слово в своем лексиконе для описания всего того, что происходит в современной России.
Цель репрессий хорошо понятна – держать население в страхе. В сталинские времена в Советском Союзе существовала высокая степень концентрации рабочей силы в крупных городах и на крупных предприятиях, и при этом у государства еще не было возможностей электронного слежения за гражданами и не было инструментов массированной пропаганды, особенно в сельской местности, где проживала большая часть населения. Для того, чтобы ограничить свободу слова и предотвратить потенциальные выступления против своего режима в стране, Сталин использовал массовые репрессии, которые должны были пугать и предостерегать всех. Списки жертв составлялись по количественному принципу, и в них попадали (зачастую) случайно выбранные представители различных социальных, профессиональных или национальных групп.
Сегодня Кремль видит угрозу массовых политических протестов, исходящую из определенных видов гражданской и политической активности – от тех россиян, кто активно участвует в митингах и демонстрациях, от тех, кто активно распространяет информацию о событиях в стране и за ее пределами, не соответствующую той картине мира, которую рисует государственное телевидение, от тех, кто активно критикует действия властей. Эти люди не работают в одном месте, и поэтому сталинские технологии запугивания в сегодняшней России неприменимы. Да и “мощностей” силовиков вряд ли сегодня хватит даже на десятки тысяч людей, не говоря уже о миллионах. Но Кремлю не нужны десятки тысяч заключенных. Современная технология запугивания строится по-иному. То, что происходит в России, можно назвать легализованными репрессиями: многочисленными размытыми нормами законов Кремль сделал возможным применение мер административного и уголовного наказания любого активного гражданина. При этом под каток репрессий, как правило, попадают малоизвестные люди, но именно в этом механизм запугивания – посеять страх у всех, кто занимается тем, что Кремль считает нежелательным.
Всегда и везде репрессии идут по нарастающей: сначала враги, потом сочувствующие, потом неподдерживающие. Всегда и везде под репрессии рано или поздно попадают те, кто раньше решения о репрессиях принимал, те, кто стоит наверху, те, кто сидел за одним столом. Сталин использовал публичные судебные процессы для физического уничтожения своих реальных и потенциальных политических оппонентов. Так были уничтожены Троцкий, Бухарин, Зиновьев, Каменев, Рыков, Тухачевский и десятки других советских партийных, военных или хозяйственных руководителей.
