Не стоит забывать, что Севастополю придан статус самостоятельного российского региона, то есть у него имеется самостоятельный бюджет, который также не может сводить концы с концами без поддержки из Москвы, сумма которой за 2014–2019 годы составила чуть менее 120 млрд рублей. Таким образом, напрямую федеральный Минфин передал на полуостров 700 млрд рублей.
Российская статистика радостно рапортует о том, что сумма собираемых в Крыму налогов стремительно растет, и по темпам этого роста Крым входит в число лидеров среди российских регионов, но при этом стыдливо умалчивается о том, что существенная часть этих налогов является производной от наращивания бюджетных расходов и от реализации государственных инвестиционных программ на территории полуострова. В целом, за счет денег федерального бюджета в Крыму финансируется 75–77 % расходов регионального бюджета, в Севастополе – около 60 %, и эти показатели остаются достаточно стабильными.
Помимо прямых расходов федерального бюджета, есть расходы косвенные, расходы на выплату пенсий крымским пенсионерам, которых пять лет назад было примерно 550 тысяч и еще 110 тысяч в Севастополе, средняя пенсия которых в апреле 2014 г. составляла 5600 рублей и была повышена в два раза, до среднероссийского уровня, уже к середине того года. Очевидно, что все расходы по выплате пенсий на протяжении 2014 года в полном объеме финансировались из Пенсионного фонда России, так же как и разница между собираемой на полуострове суммой взносов на пенсионное страхование и суммой выплачиваемых пенсий. С учетом данных о численности рабочей силы и о средней зарплате, не забыв при этом о “десятине” на содержание аппарата ПФР, я получил сумму в 200 млрд рублей, которую ПФР потратил за этот период на выплату пенсий крымчанам и севастопольцам.
Итого получается 900 млрд рублей из федерального бюджета. Но давайте не будем забывать, что российское государство исключительно изобретательно в том, каким образом можно изъять еще немного денег из наших с вами кошельков для того, чтобы потратить на такие государственные нужды, от которых нам с вами, что называется, “ни жарко, ни холодно”. Одним из главных инструментов таких изъятий являются различного рода государственные компании, которые, формально являясь акционерными обществами, зачастую удовлетворяют интересы лишь одного, главного акционера. Этих компаний много, главные из них (в смысле изъятия денег из наших кошельков) – это энергетики и газовики, на которых федеральное правительство возложило существенную часть расходов, связанных с инвестициями в инфраструктуру Крыма: энергомост, газопровод Кубань-Крым, строительство ТЭЦ с искусно уведенными из-под санкций сименсовскими турбинами, газификация полуострова… Добавим к этому мост через Керченский пролив, автодорогу “Таврида”, вложения в реконструкцию региональных автодорог – в итоге получается еще около 600 млрд рублей за 2014–2019 годы.
Полтора триллиона рублей. Очень грубо, по 10 тысяч с каждого российского гражданина, включая беспомощных стариков и младенцев. Или расходы федерального бюджета на образование на протяжении двух лет. Или расходы на здравоохранение на протяжении трех лет. Или расходы на культуру на протяжении 15 лет. Или финансирование Российской академии наук в течение 357 лет.
Много это или мало? Думаю, что каждый может сам ответить на этот вопрос. Но было бы неправильно сводить разговор о цене, которую Россия заплатила за присоединение Крыма, исключительно к деньгам. Во-первых, деньгами не все можно измерить. Во-вторых, присоединение Крыма повлекло за собой сильнейшие качественные изменения в жизни России и россиян, оцифровать которые можно будет, в лучшем случае, лишь через пару десятилетий.
Крым расколол российское общество на “партию войны” и “партию мира”, на “своих” и “чужих”, на патриотов и национал-предателей, на гонимых и гонителей. Одни, более многочисленные, но менее рефлексирующие и менее думающие о будущем страны, стали опорой национал-шовинистических настроений, близких к фашизму, сформировали 86 %-ную поддержку Владимиру Путину и его внешне- и внутриполитическому курсу. Другие, гораздо меньшие числом, но лучше знающие российскую и мировую историю и хорошо понимающие последствия авторитарного правления, были лишены всяческих прав на участие в политической жизни страны и не могут сделать ничего иного, как огрызаться из “либерального гетто”. Или уезжать из своей страны, кто куда, потеряв надежды на изменение правил жизни в России.
К этим политическим беженцам, голос которых все-таки слышен, присоединились десятки тысяч молчаливых эмигрантов, которые потеряли надежду на реализацию на родине своих талантов, будь то в бизнесе или в искусстве. Эти люди составляли значительную часть креативного класса, от дел которого зависит будущее страны. Уехали будущие Сергеи Брины и Сергеи Рахманиновы, Федоры Шаляпины и Владимиры Набоковы. Никто не ведет их учет, кто-то говорит даже о двух-трех миллионах уехавших за последние десять лет, и большинство из них вряд ли вернется в Россию, если им суждено будет добиться успеха или просто устроить свою жизнь на чужбине.
Отъезд из страны одного-двух процентов населения мог бы быть не столь критичным, если бы речь не шла о наиболее энергичной и креативной части общества. Уезжают более молодые и амбициозные, предпочитая менять свою судьбу, а не судьбу своей страны, рискуя при этом собственной жизнью. Эмиграция значительной части креативного слоя сама по себе создает существенные ограничения для развития человеческого капитала в стране, для прорывов в науке и технологиях, для структурной перестройки экономики, без которой Россия будет обречена оставаться сырьевым придатком более успешных соседей. Но эмиграция дополняется возведением очередного “железного занавеса” между Россией и развитым миром, что стало следствием агрессивной внешней политики и захвата части территории соседнего государства. С одной стороны, страны Запада, желая повлиять на Кремль, вводят санкции, ограничивающие доступ российской экономики к западным рынкам капитала и к современным технологиям, что перекрывает приток в Россию иностранных инвестиций, без которых невозможно стать несырьевой частью мировой экономики. С другой стороны, Кремль, видя во всем желание Запада разрушить Россию и ее посконные ценности, не стесняется размахивать ядерной и неядерной дубиной, демонстрируя всем, что “нас лучше не трогать”, и радостно крича с телеэкранов “Ага! Боятся, значит, уважают!”.
На языке цифр итоговой ценой присоединения Крыма стала стагнация экономики. За пять посткрымских лет ВВП России вырос менее чем на 2 %, при том, что мировая экономика выросла за это время на 19 %. По темпам экономического роста в этот период Россия занимает “почетное” 173-е место из 193-х стран, данные по которым дает Международный валютный фонд, уютно устроившись между Багамами и Чадом сверху и Азербайджаном и Беларусью снизу. Реальные доходы населения снижались на протяжении всей пятилетки, сократившись в итоге на 11 %, и даже самые завзятые оптимисты не берутся спрогнозировать, сколько лет понадобится на их восстановление до докрымского уровня.
Если же отложить калькулятор в сторону и взглянуть на случившееся более широко, то следует признать, что пять лет назад случилось событие, которое круто изменило траекторию развития нашей страны, такая крымская загогулина. Конечно, у меня нет магического хрустального шара, и я не могу предвидеть будущее – возможно, через какое-то короткое время в России случится что-то такое, что позволит с относительно небольшими, по историческим понятиям, последствиями преодолеть все, о чем я говорил выше, – но, если предположить, что все случившееся – это всерьез и надолго, то, к сожалению, приходится говорить о том, что в марте 2014-го Россия снова, как и в октябре 1917-го, сошла с той траектории развития, которая считается нормальной для стран европейской цивилизации, и отправилась искать неизвестно что в историческое болото. В прошлый раз наша страна бродила в том болоте 75 лет…
