В 1989 году в Совете министров была создана комиссия Абалкина [прим.: Леонида Ивановича, зампреда Совета] по экономическим реформам. В эту комиссию Ясина пригласили руководить одним из отделов. Он позвал с собой трех человек из лаборатории. Из всех согласился только я.
Почему?
В то время уже начались хозрасчеты, кооперативы; появилась возможность зарабатывать. Зарплата в 130 рублей превратилась в 300–350. А тут нужно было пойти на бюрократическую работу и с 9 до 18 перекладывать бумажки. Меня Ясин убедил следующим. Он сказал, что обратно в Академию наук мы вернуться всегда успеем, а вот попасть в правительство и посмотреть, как там все устроено, второго шанса может и не быть.
Так и получилось. В комиссии Абалкина я проработал пятнадцать месяцев и ни секунды не пожалел. Было безумно интересно, несмотря на то, что у меня была самая низшая должность. Потом премьер-министром стал Павлов [прим.: Валентин Сергеевич], ему комиссия стала не нужна, и он ее прикрыл. Ясина приютил Аркадий Вольский в Научно-промышленном союзе, который впоследствии стал Российским союзом промышленников и предпринимателей.
Три реперные точки: путч 91-го, распад СССР, расстрел Белого дома в 93-м. Какие у вас воспоминания об этих событиях?
Я принимал участие в составлении программы “Пятьсот дней” [прим.: непринятый план перехода к рыночной экономике] со стороны Горбачева и был сторонником сохранения Союза. Августовский путч застал меня в Крыму, где я отдыхал с семьей. Наблюдал все оттуда, потому что выбраться было практически невозможно. Мне было понятно, что это переворот. Мы сидели на пляже, слушали радио. По телевизору, ясное дело, ничего не показывали. Было страшновато, особенно первый день.
На второй день стало видно, что ничего у путчистов не получается. А чуть позднее стало очевидно, что они добились совершенно противоположного: после путча руководящие органы СССР были фактически расформированы. Союзный договор никто подписывать не собирался, и респулики намеревались разбегаться. Тогда Явлинский [прим.: Григорий Алексеевич, замруководителя Комитета по оперативному управлению народным хозяйством СССР, временно исполнявшего функции союзного правительства] предложил написать экономический договор, который определял бы формат экономического сотрудничества политически независимых друг от друга республик. Я участвовал в его разработке. К началу ноября стало понятно, что экономический договор также не будет подписан, Советский Союз дышит на ладан, а у Горбачева нет ни сил, ни желания бороться.
В это время я получил приглашение от Банка Финляндии поработать полгода в их исследовательском подразделении, специализировавшемся на СССР. В январе 92-го я благополучно уехал в Хельсинки, где проработал до лета. В конце того же года на смену правительству Гайдара [прим.: Егора Тимуровича] пришло правительство Виктора Степановича Черномырдина, замом у него был Борис Федоров, которого я знал со времен “Пятисот дней”. Он также возглавлял Минфин, куда и позвал меня своим замом. Команда Гайдара была категорически против меня, памятуя, что я выступал за сохранение Союза; Черномырдин меня не знал, так что оформлялось все долго.
Так или иначе, с конца мая 93-го я уже был замминистра финансов. Находясь внутри, я хорошо видел, что Верховный Совет блокирует абсолютно все, никуда не дает двигаться, не позволяет нормализовать жизнь. Руслан Орехов, бывший тогда главой Государственно-правового управления президентской Администрации, показал мне указ о роспуске за несколько часов до подписания и спросил мое мнение. Указ мне, конечно, не понравился, но я понимал, что другого выхода нет. К тому времени все альтернативы были уже перепробованы.
Во время стрельбы по Белому дому я был в командировке на Филиппинах, где подписывал межправительственные соглашения. Помню, в этот день был ураган, пальмы под ветром лежали параллельно земле. По CNN показывали танки, стрелявшие по Белому дому. Улететь было невозможно. Я позвонил домой, спросил, что происходит. Жена ответила, что в принципе в городе жизнь продолжается. Такой вот парадокс: на улицах стреляют танки, а жизнь идет своим чередом.
Сейчас, оглядываясь назад, я своего мнения не меняю. Решение было плохим, но все альтернативы были еще хуже. Возможно, идеологически Хасбулатов [прим.: Руслан Имранович, председатель Верховного Совета] был прав, но он был слишком амбициозен, неспособен к компромиссу. Он очевидно хотел стать номером один и отчаянно боролся за власть. Я считаю, что силовое столкновение спровоцировал он, превратив политический конфликт в мятеж.
В преамбуле к вашему интервью в апреле 2017 года “Газета. ру” представила вас следующим образом: “Бывший первый зампред ЦБ, а сегодня просто экономист из Вашингтона”. Вас не задевает такое противопоставление: в прошлом важный человек, а сегодня “просто экономист”?
Нет. Более того, в какой-то момент я сам начал так представляться. Я ушел из Центрального банка в 1998 году. И когда почти двадцать лет спустя тебя по-прежнему представляют бывшим зампредом ЦБ, это несколько странно. Я уже настолько бывший зампред…
В том же году вы дали другое интервью. На этот раз украинскому изданию LB.ua. Там вы назвали две причины своего переезда в США. По вашим словам, первая причина заключалась в том, что вы столкнулись с ситуацией, когда “попросту нет работы и ты не можешь зарабатывать себе на жизнь”. Как так случилось, что в 2013 году человеку с вашим резюме и квалификацией в России не нашлось работы? Ваши бывшие коллеги:
Сергей Дубинин, Олег Вьюгин, Андрей Клепач – трудоустроены, и неплохо.
Думаю, разница между нами состоит в том, что я оказался вовлеченным в политическую жизнь. Был в руководстве ПАРНАСа, немного помогал в организации осенне-зимних протестов 2011–12 годов – вот правоохранители и взяли на карандаш. Все, кто пошел в политику, столкнулись с той или иной формой давления.
Вы тогда не отдавали себе отчета, что можете повредить своей карьере?
Всю свою сознательную жизнь я находился в состоянии внутреннего конфликта между нуждами карьеры и свободой самовыражения. После “черного вторника” 1994 года, когда сняли Геращенко и Дубинина [прим.: Виктора Владимировича и Сергея Константиновича, главу ЦБ и и.о. министра финансов соответственно], я, будучи замминистра финансов, написал заметку в газету “Московские новости”, где сказал, что в стране произошел экономический госпереворот. Люди, ни черта не понимающие в экономике, зачистили всю экономическую верхушку. Через два дня мне по “вертушке” звонит какой-то человек из Кремля и спрашивает, мол, Сергей Владимирович, это правда вы написали? Я говорю, что да, я написал. Он продолжает: “Вы правда так думаете? Не жалеете о том, что так сделали?” Я говорю, что правда и что не жалею. Человек хмыкнул и повесил трубку. Так что я всегда был готов отстаивать свою точку зрения. Тем более, что я считал тогда и считаю сейчас, что пойди тогда власть на компромиссы и реформы, сегодня ситуация в России была бы принципиально иной.
После 1998 года многие мои коллеги из бывшего руководства ЦБ сделались “врагами родины” и ходили под уголовными делами. Руководители же Минфина чудесным образом были ни в чем не виноваты и получили продвижение по службе. Какое-то время у меня были иллюзии, что настроения поменяются и меня позовут обратно. Потом понял, что не позовут. Тогда и начал строить новую карьеру как эксперт. Мне нравилось работать в Советах директоров компаний: мои знания в области крупного бизнеса, международного бизнеса и банковской системы приносили реальную пользу тем компаниям, с которыми меня сводила жизнь.
