– Ушиб серьезный. Возможно, и правда перелом, – проговорил Харлан.
Хит попробовал повернуться и сморщился.
– Конечно, перелом. Я же чувствую.
– Придется снять наручники, – сказал Харлан.
– Зачем? – спросил Чендлер и посмотрел на Хита, пытаясь найти причину для отказа.
– Надо проверить подвижность. Исключить наиболее опасный диагноз.
– А без этого никак?
Харлан понизил голос.
– Нет, если не хотите, чтобы он неудачно повернулся и проткнул себе легкое.
Чендлер перевел взгляд на Хита.
– Ладно. Мистер Баруэлл, встаньте лицом к стене.
Хит немедленно повиновался. Чендлер снял с него наручники и развернул. Лицо Хита было искажено болью и страхом, лоб покрывала испарина.
– Никаких резких движений, или отправишься в камеру – неважно, есть переломы или нет.
Хит кивнул, и Чендлер усадил его на скамью, а сам встал на расстоянии вытянутой руки. Харлану пришлось втиснуться между ними, чтобы продолжить осмотр.
Он взял Хита за запястья и вытянул вперед.
– Вот, сынок, держи их так.
Хит послушался, переводя взгляд с врача на сержанта и обратно. Чендлеру отчего-то становилось не по себе, особенно когда Харлан отодвинул его в сторону, чтобы освободить место для маневра.
– Ну как? – спросил Чендлер, желая как можно скорее покончить с этим.
Хит открыл рот; Чендлер ждал, что оттуда вырвется стон…
Подозреваемый вскочил со скамьи и толкнул врача на сержанта.
– Стоять!
Чендлер попробовал увернуться и достать пистолет, но Харлан не удержал равновесия, и оба повалились на бетонный пол, словно пара огромных костяшек домино.
Хит тем временем рванул к двери, а снаружи на помощь спешил Ник.
– Ник, держи!..
Хит среагировал первым, сгруппировался и сшиб парня с дороги, точно регбист, бегущий к зачетной зоне.
Однако на вторую линию обороны он не рассчитывал. На пути беглеца возник Митч и с неожиданной для тощей фигуры силой захватил его. Хит запутался в ногах и отлетел к дальней стене коридора. Судя по воплю, на сей раз ему было по-настоящему больно. Митч, однако, не отставал. Мигом оседлав подозреваемого, он заломил ему руки за спину и придавил коленом к полу. Послышались еще крики и ругань.
– Какого хрена у вас Баруэлл не в камере? – рявкнул Митч, обращаясь к Чендлеру.
Забыв помочь врачу, сержант вскочил. Он чувствовал, будто оказался прямо под раскаленным софитом, жгущим его сквозь крышу.
– Харлану нужно было осмотреть…
– Ты что, специально даешь им улизнуть? Они что тебе, вымирающие звери: поймал, нацепил бирку, отпустил?
– Он жаловался на боль в груди. Надо было проверить…
– Мне больно! – простонал Хит, прижатый к полу.
Митч не слушал.
– В наручники его и под замок.
– Сэр… инспектор, прошу вас… – взмолился Хит. – Они на пару с Гэбриэлом хотят подставить меня. Или прикончить. Я повидал этого сброда. Спасите!
* * *
– Почему не поставили меня в известность сразу же, как только задержали Гэбриэла? – спросил Митч и навис над Ником.
Тот ощутимо сжался.
– Ник тут ни при чем. Это я так решил, – вмешался Чендлер.
– Я понял, сержант. Мне просто интересно, насколько ваш идиотизм заразен.
Даже оказавшись снова взаперти, Хит не прекращал сыпать жалобами и безумными обвинениями.
– Инспектор, этот ваш сержант в сговоре с Гэбриэлом! Они хотят все свалить на меня!
– Прекратите шуметь, мистер Баруэлл, – велел Митч.
– Нет уж, так просто вы меня не заткнете! – проорал Хит.
Перестав обращать на него внимание, Митч заговорил с доктором Харланом, который приходил в себя на деревянной скамье напротив камер.
– Может, вколете ему что-нибудь успокоительное? – И тут же, не дожидаясь ответа: – Хотя нет, не надо. Я хочу еще раз его допросить. Но начнем с Гэбриэла.
Убрав задвижку, инспектор вдруг сменил гнев на милость и вежливо-уважительно обратился к парню:
– Ну, как вы здесь поживаете?
Пока Митч налаживал контакт, Чендлер тоже заглянул в щель. Гэбриэл все еще лежал на койке, только смотрел теперь на дверь. Несмотря на широко распахнутые от ужаса глаза, тело у него было напряжено, как у змеи перед броском. Чендлер поспешил выбросить это сравнение из головы. Все из-за Хита. И как можно было так легко попасться? Слава богу, Митч не дал очередному подозреваемому сбежать. Вот только давящее ощущение долга и мрачной благодарности не приносили никакого удовольствия.
– Выведите его, сержант, – приказал Митч.
Чендлер приблизился к Гэбриэлу, готовый отреагировать на любое резкое движение, попытку напасть или сбежать. Нужды в этом не было. Парень не сопротивлялся и покорно шел в допросную; только раз нервно оглянулся на камеру Хита.
Усадив его на стул и сняв наручники, Чендлер поинтересовался у Гэбриэла, не требуется ли ему медицинская помощь.
– Никаких врачей, пока я их обоих не допрошу, – перебил Митч.
Гэбриэл не спорил, лишь на мгновение в его глазах мелькнуло нечто ледяное, непохожее на страх: то ли смирение с болью, то ли досада на добровольную сдачу. Это был уже третий допрос на сегодня, но Чендлеру присутствовать при нем не довелось.
– Вы свободны, сержант, – сказал Митч, когда Чендлер занял позицию рядом с допрашиваемым.
– Но я знаю его показания. Его и Хита.
Во взгляде Митча читалось плохо скрываемое раздражение:
– Со мной будут мои люди. Мне нужны свежие уши, сержант.
Значит, придется наблюдать из комнаты с аппаратурой. Не ахти, но лучше, чем пребывать в неведении.
Чендлер уже выходил, как Митч окликнул его:
– Там, снаружи вьются репортеры. Сам знаешь, они как зомби: стоит одному почуять, чем поживиться, как вылезают все. А теперь, сержант, – он повысил голос, – уясните следующее: говорить с ними буду только я. Понятно? И людям своим передайте. Я уже заявил, что, пока ведется разбирательство, никаких комментариев не будет, и не хочу, чтобы вы какой-нибудь идиотской репликой все испортили. Короче, лучше вообще помалкивайте.
В участок вернулись Лука с Джимом. Таня тоже, она как раз готовила аппаратуру для записи, чтобы не упустить ни единого слова и жеста, щелкая переключателями и крутя ручки настройки. В наушниках, сдвинутых на одно ухо, она напоминала диджея самого крохотного и унылого клуба в мире. Пока шел разогрев, из динамиков доносился голос Митча, который вальяжно беседовал с Маккензи и Саном, совершенно не обращая внимания на сидящего тут же Гэбриэла. Наконец звук прояснился настолько, чтобы разобрать самые незначительные перепады в тоне. Микрофоны были готовы записывать все: от мимолетных замечаний до внезапных откровений. Можно начинать исповедь.
