А случилось вот что. Наступила жара, и сидеть взаперти стало невыносимо. Уроки, в том числе и гимнастику, они перенесли на веранду в задней части дома, но однажды Мулле спросила, нельзя ли ей прогуляться по лесу. Никакого риска в этом Астрид не видела. Лес большой, и людей она встречала там крайне редко. К тому же они так далеко от Дании, да и выглядела Мулле теперь совсем не так, как раньше – с коротко подстриженными волосами и в одежде, в которой больше походила на маленького мальчика. Брат всемилостивейше разрешил им гулять по лесу, и однажды Мулле едва не удрала от Астрид. На прогулке они увидели впереди пожилую пару и, как обычно в таких случаях, повернули обратно к дому, но Мулле вырвала ручонку из руки Астрид и попыталась догнать незнакомцев. Всю обратную дорогу до дома Астрид пришлось волочить за собой по земле истошно вопившую девочку, что и зафиксировали камеры видеонаблюдения. Всего несколько часов спустя примчался брат, и приговор его был таков: целый месяц Мулле разрешалось покидать кладовку лишь для того, чтобы справить нужду. По истечении этого срока Астрид вывела ее на террасу и угостила самым большим мороженым, какое только смогла купить в близлежащих магазинчиках. Она объяснила, что девочка сильно огорчила ее, Мулле попросила прощения, и Астрид обняла хрупкую девочку за плечи. С той поры дела у них снова наладились, они точно следовали распорядку дня, занимались уроками, гимнастикой, и Астрид только и мечтала, чтобы так продолжалось и дальше. Но тут наступила осень, и как-то раз брат появился со своими каштанами…
– Останься здесь, Мулле. Я скоро вернусь.
Семья на велосипедах наконец-то проехала дальше, и Астрид с сумками в руках открывает дверь и выходит на ясный холодный воздух. Она торопливым шагом идет к гаражу и пробует рассчитать, как далеко они смогут уехать сегодня, если поедут быстрей, чем обычно. Астрид не успела составить четкий план. Да и вообще, такими вещами всегда занимался брат, а теперь вот ей предстоит действовать в одиночку. Только б Мулле была рядом, и все тогда будет хорошо. Она знала, что они ладят друг с другом, и уже давно перестала вспоминать, что у девочки есть другой дом, кроме ее, Астрид, собственного. А может, оно и к лучшему, что брат отсутствует, – ведь в глубине души она опасалась, что он сделает девочке плохо, когда эта история закончится.
Это последнее, о чем подумала Астрид, поворачивая к машине, потому что в этот момент рука в черной перчатке зажимает ей рот. Несколько одетых в черное мужчин в балаклавах и с оружием – солдаты, что ли? – грубо толкают ее и прижимают к стене гаража.
– Wie viele gibt es im Haus?
[61]
– Das Mädchen, wo ist sie?!
[62]
– Anrworte!
[63]
«Солдаты» выхватывают сумки из рук Астрид. Она настолько ошеломлена, что не в силах ответить. И только когда высокий мужчина с побитым лицом и разного цвета глазами обращается к ней по-датски, ей удается промямлить, чтобы они не отбирали у нее ее девочку.
– Где она?
Он все повторяет и повторяет свой вопрос. И только когда до Астрид доходит, что мужчины в балаклавах и с оружием собираются брать дом штурмом, она говорит то, что он хочет услышать от нее. И тут же падает без чувств на садовые плиты рядом с ним.
126
В кухне так пусто, что девочка понимает: больше ей сюда никогда не вернуться. Она сидит в верхней одежде на табуретке за покрытым заляпанным линолеумом столом в ожидании, когда войдет мама и заберет ее с собой, ведь самой ей выходить на двор запрещено.
Это не настоящая ее мама, но она велела называть ее так. А не Астрид. Тем более, когда они на прогулке. Она все еще помнит свою настоящую маму, и папу, и младшего брата. И каждый день мечтает снова увидеть их. Но мечта эта мучает ее. Поэтому она научилась делать так, как ей говорят, до того дня, когда ей удастся сбежать. Что она делала много раз и наяву, и в своих фантазиях. И все же сейчас, когда она внимательно наблюдает в окно за происходящим у гаража, в ней пробуждается смутная надежда.
А началось все, наверное, несколько дней назад, когда не приехал тот человек. Мама вообще уже упаковала все вещи и наказала ей быть в полной готовности и ждать на той самой табуретке, на которой она сейчас и сидит. Но он не приехал. Ни на следующий день не появился, ни через день. И никто даже не позвонил. Мама нервничала и беспокоилась гораздо заметнее, чем прежде, и когда будила ее сегодня утром, по ее голосу она догадалась что та приняла решение.
А может, и хорошо, что они уедут отсюда. Уедут из ненавистного ей дома прочь от этого мужчины с его видеокамерами, что постоянно следят за нею. Но вот вопрос – куда и зачем? Вдруг там будет еще хуже? Впрочем, девочка не додумала эту мысль до конца, и значит, не она порождает надежду. Может быть, полоска дневного света в открытой двери или то, что мама все никак не приходит…
Она осторожно ставит ноги на пол и поднимается, не отрывая взгляда от гаража. А вдруг это ее последний шанс?! В углу кухни под самым потолком мигает красный свет купольной камеры видеонаблюдения, и, медленно переставляя ноги, она начинает двигаться к двери.
127
Нюландеру жутко неприятно торчать на опушке леса вместе с немецкой опергруппой где-то в Северной Германии и ждать скорого сообщения, находится ли Кристине Хартунг в этом маленьком деревянном домишке или нет. При этом он никем не руководит и ничего не контролирует. И так продолжается уже несколько дней, начиная с прошлой пятницы, когда у него словно ковер из-под ног выдернули. И ведь унизили его, ко всему прочему, при всем честном народе. Через сотрудницу пресс-службы управления, ту самую, которую он вообще-то собирался собственноручно возложить на кровать в гостиничном номере, начальство велело ему поднять белы руки и признать ошибочность выдвинутых ранее в ходе следствия версий. А также, разумеется, воздать похвалы Хессу и Тули́н за успешное раскрытие преступлений.
В глазах Нюландера начальство с тем же успехом могло предложить ему отрезать себе яйца и прибить их гвоздями к фасаду Копенгагенского управления полиции. Тем не менее он подчинился приказу, и затем ему оставалось только наблюдать, как его люди вместе с криминалистами разбираются в оставленных Генцем бумагах и записях, пытаясь разыскать следы дочери Хартунгов, дело которой он же самолично и похоронил перед стрекочущими камерами за несколько дней до этого.
Вот почему Нюландер теперь чувствует себя полностью вымазанным дерьмом. Но все-таки он прибыл сюда в составе кортежа из трех автомашин, стартовавшего сегодня совсем ранним утром от стен управления. Уже очень скоро обстановка разрядится. И он пока не знает, будет ли нанесен ему смертельный удар. Если Кристине Хартунг нет в доме, ущерб его репутации будет столь незначительным, что на него вполне можно будет закрыть глаза. А само ее дело, по-видимому, так и останется загадкой, и благодаря этому ему не составит труда навесить немного лапши на уши журналистам. Но если Кристине Хартунг находится в доме, тогда да, тогда разверзнется ад. Если, конечно, ему не посчастливится свалить вину на кого-то другого. И железный аргумент у него припасен: заблуждения его вполне понятны и объясняются тем, что кто-то – а вовсе не он – в свое время совершил фатальную ошибку, назначив такого психа, как Генц, на столь значимую должность.
