После этого Анне впервые спросила его, не он ли виноват в постоянных травмах дочерей. Эрик, разумеется, вину свою отрицал, но когда они переехали в Клампенборг, где случился эпизод у лестницы, ведущей из холла на второй этаж, она перестала ему верить. Анне упрекала себя и сквозь слезы сказала, что хочет развестись. К чему он, разумеется, был подготовлен. Ежели она возьмет инициативу на себя, он науськает на нее своих адвокатов, а уж те позаботятся, чтобы Анне никогда более не увидела своих дочурок. Ведь она давным-давно подписала брачный договор, согласно которому он сохранял за собой все им заработанное, а ей, в случае если она не удовольствуется жизнью в золотой клетке в Клампенборге, придется влачить существование на социальное пособие, лежа на диване у своей мамаши.
Атмосфера в семье оказалась испорченной навсегда, хотя Эрик, грешным делом, полагал, что Анне подняла лапки кверху, и думал так вплоть до вчерашнего вечера, когда полицейские сообщили, что в день убийства она была не на пути к матери, а на самом деле собиралась бежать. То есть намеревалась оставить его, точно оскандалившегося козла отпущения в элитной резервации. Но вдруг, словно по мановению волшебной палочки, сама исчезла из его жизни. Последнее по-прежнему представлялось Эрику непостижимым, но хотя бы давало ему ощущение свершившейся справедливости. Отношения с детьми – а они теперь целиком и полностью оказались на его совести, – по-видимому, тоже теперь легче наладить, потому как ему больше незачем прислушиваться к чужим мнениям.
Вот так, сохраняя полную уверенность в себе, Эрик Сайер-Лассен входит в допросную отдела по расследованию преступлений против личности. Там он видит двух уже знакомых ему сыщиков. Мужика с багровыми синяками на лице и очень ничего себе деваху с глазами лани, с которой он при других обстоятельствах гульнул бы так, что воспоминания об этом приключении остались бы при ней до конца жизни. Они напоминают две кучи дерьма – оба усталые, измотанные, в особенности мужик со свежеполученными в недавней драке синяками. Эрику становится ясно, что ему ничего не стоит объехать их на кривой кобыле. И его немедленно освободят. Ни хрена у них на него нет.
– Эрик Сайер-Лассен, мы снова переговорили с вашей няней, и на сей раз она подробно рассказала нам, как вы по меньшей мере четырежды избили своих детей.
– Понятия не имею, о чем вы говорите. Если Юдит сказала, что я поднимал руку на детей, то она просто-напросто лжет.
Выдвигая этот аргумент, Эрик Сайер-Лассен полагал, что его визави станут обсуждать его слова, но эти два придурка вообще не обратили на них внимания.
– Мы знаем, что она говорит правду. Тем более что мы контактировали по телефону с двумя филиппинскими девушками, которые попеременно работали у вас нянями, когда вы жили в Сингапуре. И все три девушки независимо друг от друга рассказывают одну и ту же историю, поэтому прокурор только что постановил возбудить в отношении вас дело о совершении насильственных действий над собственными детьми на основании выписок из семи историй болезни, заведенных за время вашего пребывания в Дании.
Сайер-Лассен чувствует на себе пристальный взгляд «лани», а мужик продолжает:
– Он также требует продлить срок вашего предварительного заключения пока что на сорок восемь часов. Вы имеете право на помощь адвоката; в случае отсутствия у вас средств на такового он будет назначен по решению суда. До решения последнего органы соцзащиты и опеки будут отстаивать интересы ваших детей в тесном контакте с их бабушкой, каковая уже предложила стать их опекуном. В случае если вас признают виновным и назначат наказание, будет рассмотрен вопрос о возможности сохранить за вами родительские права и встречаться с детьми в присутствии представителей контролирующих организаций.
Наступает тишина. Эрик Сайер-Лассен какое-то мгновение смотрит в пустоту. Потом переводит взгляд вниз. На столе перед ним разложены выписки из историй болезни, фотографии и рентгеновские снимки полученных девочками травм, и внезапно он понимает, какую жесть сотворил. Как будто из далекого далека он слышит голос девахи с глазами лани; она передает рассказ Юдит, которая, помимо всего прочего, поведала, что незадолго до их переезда у них в квартире на Исландс Брюгге побывал сотрудник копенгагенского муниципалитета по поводу поступившего в их адрес анонимного заявления. И этот визит – единственное, о чем они хотели побеседовать с Сайер-Лассеном в этот раз, прежде чем в самом скором времени его дело будет передано другим следователям.
– Вам известно, кто автор этого заявления?
– Вы можете предположить, кто бы это мог быть?
– Кто, помимо няни, знал, что вы избивали собственных детей?
Следователь с синяками на лице подчеркивает, как важно им услышать ответ, но Эрик Сайер-Лассен не в силах выдавить из себя ни слова. Он просто не может отвести взгляд от фотографий. Мгновение спустя его выводят из допросной, и когда дверь в камеру снова захлопывается за ним, он теряет самообладание и впервые в жизни чувствует тоску по своим дочкам.
64
У Хесса такое ощущение, будто мозг его того и гляди взорвется, и он уже жалеет, что не остался на холодном ветру перед зданием ратуши. После схватки с Хансом Хенриком Хауге в хусумском гараже первое время Марк не чувствовал никаких неприятных ощущений в черепной коробке, но в течение недели на смену этому благостному состоянию пришла непрекращающаяся головная боль. Мысль о том, что Хауге до сих пор не задержан, только усиливала ее, как, впрочем, и воспоминание об утреннем допросе Эрика Сайер-Лассена в управлении. Затем ему пришлось срочно наведаться в копенгагенскую ратушу, чтобы допросить Хеннинга Лёба и его шефа, вместе с которыми он теперь и располагается в душном кабинете управления по делам детей и юношества. Само собой разумеется, ничего в офисе ни о детях, ни о молодежи не напоминало: ни казенные конторские интерьеры, ни характерные для ратуши высокие панели красного дерева на стенах.
Хеннинг Лёб, понятное дело, храбро защищается, в первую очередь стараясь обелить честь своего начальника, ерзающего на стуле рядом с ним.
– Как я уже говорил, система зависла, и именно поэтому у меня не было возможности помочь вам с информацией.
– Однако вы не так сказали в прошлый вторник, когда мы говорили по телефону. Вы сообщили, что никаких заявлений по поводу детей Анне Сайер-Лассен не поступало, однако вот оно – здесь.
– Ну, может, я в самом деле сказал, что система не показала мне этого в тот момент.
– Нет, вы не так сказали. Я назвал вам регистрационные номера девочек, и вы заявили…
– Ладно, о’кей. Я уже не помню дословно…
– Какого черта вы не сказали правду?
– Да я вовсе не собирался ничего скрывать.
Хеннинг Лёб продолжает изворачиваться, нервно косясь на шефа, и Хесс упрекает себя за то, что не нагрянул к этому деятелю с визитом несколько дней назад, как, собственно, поначалу и намеревался.
Подозрение в отношении анонимного заявителя на Лауру Кьер было, коротко говоря, отметено на следующий день после обнаружения потайного помещения под полом гаража именно потому, что соответствующего заявления в адрес Анне Сайер-Лассен, судя по словам Лёба, не поступало. Хесс ведь уже получил разъяснения, и поэтому они с Тули́н направили запрос в местный совет Гентофте, в ведении которого находится резиденция в Клампенборге. Однако в тамошний муниципалитет никаких заявлений в адрес Анне Сайер-Лассен не подавалось, и таким образом, версия о том, что два преступления связывало жестокое обращение с детьми в обоих семействах, стала рассыпаться. Свидетели ближайшего окружения Сайер-Лассенов в один голос утверждали, что девочки получили травмы в результате случайных падений. Самыми неопределенными были показания няни, и только вчера ближе к концу рабочего дня, когда Хесс и Тули́н сумели убедить девушку, что они в силах оградить ее от возможной мести, та наконец сдалась и, заплакав, рассказала правду. И еще – что некоторое время назад в их прежней квартире на Исландс Брюгге появился сотрудник копенгагенского муниципалитета и задал вопрос, действительно ли у анонимного заявителя есть основания обвинить Анне в ненадлежащем уходе за детьми. Хесс слушал, понося про себя самым грязными словами все на свете, понимая, сколько драгоценного времени они упустили.
