Из квартиры доносится треск рации. Кто-то нетерпеливо повторяет ее имя, и она отступает назад, ближе к двери. Поворачивается лицом к ней – и в этот момент сзади на нее набрасывается мужчина, прятавшийся в нише под пожарным шкафом. Он сидел там, скрючившись, только и поджидая, когда она повернется к нему спиной. Мужчина всем своим весом наваливается на нее, и через открытую дверь Тули́н падает на пол прихожей.
– Сука подлая! Отдай мне фотки, или я прикончу тебя!
Больше он ничего не успевает прокричать, потому что Найя двумя быстрыми ударами локтем ломает ему нос. Мгновение он, словно окаменев, сидит, ничего не соображая, и прежде чем до него доходит, что с ним произошло, Тули́н наносит ему третий удар, отчего он распластывается на полу.
74
Хесс и следовавшие за ним двое сотрудников подбегают к квартире Квиум и в открытую дверь слышат голос кричащего от боли мужчины, напавшего на Тули́н. Марк зажигает свет. В квартире полный бедлам. На полу посреди нестираного белья и пустых коробок из-под пиццы лежит мужчина с заломленными за спину руками. Тули́н сидит на нем и одною рукой сжимает ему запястья между лопатками, а другой обыскивает карманы.
– Ты что творишь, черт побери?! Отпусти меня, тварь!
Она заканчивает обыск, и двое полицейских подымают мужчину, по-прежнему сжимая запястья за спиной, отчего тот кричит еще громче прежнего.
Ему около сорока. Типичный торговый агент. Мускулистый, с напомаженными волосами и обручальным кольцом на пальце. Под верхней одеждой на нем всего лишь черная футболка и тренировочные штаны, словно он только что вылез из постели. Опухший нос у него свернут набок, лицо перемазано кровью.
– Николай Мёллер, Мантуявай, 76, Копенгаген С, – Тули́н зачитывает данные с карточки медстрахования мужчины, лежавшей вместе с кредитными картами и семейным фото в бумажнике, который она достала из внутреннего кармана пальто наряду с мобильным телефоном и ключами с логотипом «Ауди».
– Что происходит? Я ничего не нарушал!
– Что вы здесь делали? Я спрашиваю, что вы здесь делали? – Тули́н подходит к Мёллеру и приподнимает ему подбородок, чтобы посмотреть в глаза. Тот все еще пребывает в шоке и никак не может поверить, что перед ним стоит какая-то незнакомая женщина в одеянии Йесси Квиум.
– Я хотел просто поговорить с Йесси. Она прислала мне сообщение, чтобы я зашел к ней.
– Вы лжете. Что вы здесь делали, я вас спрашиваю?
– Да ни фига я не делал! Это она меня подставила!
– Покажите сообщение. Давайте! – Хесс берет мобильник у Тули́н и протягивает его Мёллеру. Полицейские отпускают его, и, хлюпая носом, он окровавленными пальцами начинает набирать код своего телефона.
– Пошевеливайтесь! Быстрее! – Хесс не желает ждать. Интуиция подсказывает, что сейчас его дурные предчувствия получат подтверждение – правда, пока он не знает, каким образом и почему. – Покажите мне, давайте сюда!
Но Мёллер не успевает протянуть ему телефон – Хесс просто-напросто вырывает мобильник у него из рук и смотрит на дисплей. Вместо номера отправителя на нем высвечивается «Скрытый номер», а само короткое сообщение звучит просто:
– Зайди ко мне сейчас же. Иначе я отправлю фотки твоей жене.
К сообщению приложена фотография, и Хесс нажимает на нее, чтобы укрупнить картинку. Снимок сделан с расстояния в четыре-пять метров от объекта – Марк узнает мусоросборник в коридоре этажом ниже танцевального зала в том торгово-развлекательном центре, где они отыскали Йесси Квиум. Двое стоят вплотную друг к другу, и занятие их не вызывает никаких сомнений. Впереди – Йесси Квиум, на ней та же одежда, что и сейчас на Тули́н, а позади – Николай Мёллер со спущенными до щиколотки штанами.
В голове у Хесса одновременно взрываются тысяча мыслей.
– Когда вы получили сообщение?
– Отпустите меня. Я ничего не делал!
– Когда, я вас спрашиваю?
– Полчаса назад. Что здесь, черт побери, происходит?
Хесс впивается в него взглядом. А потом отпускает его руку и бежит к двери.
75
Садовое товарищество «Гамак» в Вальбю, на котором располагается чуть более ста участков, на зиму закрывается. Летом в этом городском оазисе кипит жизнь, но с наступлением осени хозяева запирают свои деревянные домишки и оставляют их пустовать до прихода весны. И лишь в единственной халупе, одной из принадлежащих копенгагенскому муниципалитету, сейчас горит свет.
На дворе глубокая ночь, но Йесси Квиум все еще бодрствует. За окном трещат на диком ветру ветви деревьев; порою кажется, что он вот-вот снесет крышу маленького, на две комнатушки, деревянного домика. Запах внутри совсем не такой, как летом. Йесси лежит в спаленке на постели вместе со своей спящей глубоким сном дочуркой и видит лишь полоску пробивающегося из гостиной в щелку под дверью света. Она все еще до конца не может осознать, что там и вправду сидят двое полицейских, охраняющих ее и Оливию. Нежно проводит рукой по щеке дочери. Она редко ласкает Оливию, и хотя слезы готовы хлынуть у нее из глаз, и в минуту просветления Йесси призналась самой себе, что дочка – это единственное, что сообщает хоть какой-то смысл ее собственному существованию, ей вдруг становится предельно ясно: Оливию придется отдать, если она вообще хочет, чтобы жизнь их обеих хотя бы чуточку стала лучше.
Да, денек выдался у нее такой, что любой драматург позавидует. Сперва унизительная сцена, что устроил ей Николай, потом забег по коридорам торгового центра, допрос в управлении полиции и, наконец, приезд в безлюдный поселок. И хотя Йесси настаивала на своей невиновности, на самом деле обвинения, о которых она узнала в полиции, потрясли ее. Обвинения в том, что она пренебрегает материнскими обязанностями и избивает Оливию, как утверждал автор заявления в муниципалитет. Вернее, не столько обвинения сами по себе так подействовали на нее, нет, – их она и раньше слыхала достаточно. Совесть ее теперь растревожило то, с какой серьезностью отнеслись к этой истории два сыщика, что допрашивали ее. Они вели себя совсем не так, как чинари из муниципалитета. Они вроде как знали, что на самом деле происходило с нею и Оливией. Она, конечно, сама себя распалила, кричала и орала, как, по ее представлениям, и должна поступать оскорбленная мать, но как бы вдохновенно и убедительно, с ее точки зрения, она ни врала, те ей не верили. И хотя Йесси никак не могла уразуметь, для чего нужно было помещать их с дочкой под охрану в холодный и сырой деревянный домишко, она по крайней мере точно знала одно: во всем этом виновата она сама. Как, впрочем, и во многом другом.
Когда они с Оливией остались вдвоем в спальне, Йесси сперва подумала, что ей удастся собрать волю в кулак. И полностью измениться за одну ночь. Поставить крест на пьянках-гулянках, прекратить унижаться в вечной попытке поймать кого-нибудь на крючок, чтобы иметь основания чувствовать себя любимой. Она уже удалила номер Николая из памяти своего телефона, потому что больше не желает иметь с ним дело. Но сумеет ли она сдержать данное самой себе слово? У нее ведь и до него была куча других, и парней, и девок, и собачья ее жизнь давным-давно стала уже и жизнью Оливии, ведь бедная девочка со всем смирилась и принимает маманины выкрутасы как должное. Долгие дни в приготовительном классе, одиночество на игровых площадках, разгульные вечера в барах и даже утренние застолья с совершенно чужими ей людьми, которых Йесси притаскивала домой и позволяла им делать все что душе угодно, лишь бы они хоть как-то скрашивали ее серое существование. Она ненавидела свою дочь и избивала ее. И порой лишь мысль о пособии на ребенка, выплачиваемом местными властями, удерживала ее, иначе она давно отказалась бы от дочери.
