Самого же Эрума найти тогда не удалось. Да, его старый «Опель» стоял в сарае, но сам он бесследно исчез. Мариус Ларсен был убит не более чем за час до прибытия подкрепления, и, понятное дело, далеко уйти Эрум не мог, однако полномасштабная операция по его розыску закончилась безрезультатно. И только почти через четыре года труп Эрума случайно обнаружили в грязи на дне мергелевого карьера прямо позади усадьбы, где он, по всей вероятности, самолично лишил себя жизни, застрелившись из охотничьего ружья. И произошло это, наверное, незадолго до прибытия Бринка и его коллег на место преступления. Криминалисты установили, что из найденного на дне карьера ружья были убиты подростки на кухне усадьбы и свинья на скотном дворе. Таким образом, все концы оказались сведены с концами, и преступление посчитали раскрытым.
– А что случилось? Почему Эрум так поступил? – Хесс, по ходу рассказа делавший какие-то заметки на клейком листочке, переводит взгляд на сидящего по другую сторону стола инспектора.
– С уверенностью я сказать не могу. Может быть, из чувства вины. Из-за того, что они делали с приемышами.
– С какими приемышами?
– Двойняшками. Мы нашли их в подвале.
Сперва-то Бринк занялся близнецами и, быстро убедившись, что они живы, передал врачам «Скорой помощи», а потом вместе с коллегой сконцентрировался на организации поисков Эрума по мере прибытия остальных полицейских экипажей. И только когда снова спустился вниз, ему стало ясно, что это было не простое подвальное помещение.
– Оно походило на тюремную камеру: висячие замки, решетки на окнах, немного одежды, несколько школьных учебников и матрац. Для чего он предназначался, даже и думать было неохота. А в старом шкафу мы нашли массу видеокассет VHS с записями того, что там происходило.
– И что же там происходило?
– Разве это важно?
– Очень.
Бринк смотрит на Хесса и глубоко вздыхает.
– Девочку истязали и насиловали с первого дня, как они появились у Эрумов, и так продолжалось до самого конца. Секс во всех возможных видах. Либо с самим Эрумом, либо с их детьми-тинейджерами, которых родители заставляли при всем том присутствовать. А на одной кассете есть запись, как они выволакивают девочку из дома и затаскивают ее в свинарник.
Бринк умолкает. Огромный мужчина трогает себя за мочку уха и моргает. Хесс замечает, что у оперативника блестят глаза.
– Я уже взрослый малый. Всякого навидался, но когда вспоминаю, как мальчик кричит на мать, чтобы она вмешалась…
– И что мать?
– Да ничего. Она же все это и снимала.
Бринк сглатывает слюну:
– А на другой записи она запирает брата девочки в подвальной комнате и наказывает ему заниматься своими каштановыми человечками, пока все не закончится. Он и подчинился. И так, наверное, повторялось всякий раз. Ведь весь подвал был заполнен этими гребаными каштановыми фигурками…
Перед глазами у Хесса возникает картина. Точно в извращенной версии «Эмиля из Леннеберги»
[56], приемная мать запирает мальчика в подвальной комнате, а в это время за стенкой истязают его сестренку. И он пытается представить себе, как весь этот ужас может сказаться на психике маленького человека.
– Я хотел бы посмотреть дело.
– Зачем?
– Не могу вдаваться в детали, но мне необходимо выяснить, где эти мальчик и девочка могут находиться сейчас. И время не терпит.
Хесс поднимается, будто хочет показать собеседнику, насколько он торопится. Бринк, однако, не следует его примеру.
– Затем, что тебе надо составить характеристику на одного придурка из «принудиловки»?
Он смотрит на Марка и чуть-чуть оттягивает кожу под глазом, точно хочет спросить, не считает ли его Хесс непроходимым тупицей. Да, он просто вспомнил легенду, которую приезжий выложил ему в самом начале, решив, что лучше повторить старую ложь, чем выдумывать новую. И рассказал, что помогает датским коллегам в обследовании одного пациента «принудиловки», некоего Линуса Беккера, у которого прослеживается маниакальный интерес к определенной фотографии с места преступления на Мёне в 1989 году. Чем меньше распространяться о том, чем он на самом деле занимается, тем лучше.
– Я думаю, на этом мы закончим. Как зовут твоего начальника в убойном отделе?
– Бринк, это важно.
– Да с чего мне тебе помогать копаться в этом дерьме?! Я и так уже полчаса на тебя потратил. А меня сестра ждет, она в сугробе застряла.
– С того, что я не уверен, будто Эрум убил твоего коллегу Мариуса Ларсена. Или, если уж на то пошло, и всех остальных тоже.
Тучный инспектор смотрит на него, и Хесс уже думает, что сейчас он сардонически ухмыльнется. Но в словах Бринка не слышится удивления; скорее они звучат так, словно он старается убедить себя самого:
– Мальчик не мог этого сделать. Мы выдвигали такую версию. Но это невозможно. Ведь ему было всего десять-одиннадцать лет.
В ответ Хесс молчит.
107
Дело о кровавой бойне на Мёне в 1989 году весьма обширно. Однако начавшийся несколько лет назад процесс оцифровки документов архива вордингборгского отдела полиции продвинулся настолько, что Хесс имеет возможность просматривать материалы на мониторе компьютера, а не рыться в окружающих его запыленных папках. Впрочем, последнее было бы для него предпочтительнее. Сгорая от нетерпения, он прислушивается к звонкам ожидания на своем мобильнике и скользит взглядом по полкам. Непостижимо, сколько забытых историй человеческих страданий, зафиксированных государственными органами с течением времени, хранится в различных архивах, реестрах гражданской регистрации и на серверах…
– Вы седьмой в очереди.
Бринк проводил его в подвал и отпер дверь архива – неказистого, насквозь пропыленного помещения, с выстроившимися в ряды стеллажами, уставленными коробками и папками. Окон здесь нет, лишь длинные допотопные люминесцентные лампы, каковые Хесс в последний раз наблюдал, когда еще сидел на школьной скамье. Так что вид комнаты сам по себе напомнил ему, сколь сильно он ненавидит подвальные и вообще подземные помещения.
По словам Бринка, объем документов по делу настолько велик, что его решили оцифровать в первую очередь, чтобы освободить побольше места на стеллажах. Благодаря этому Хессу теперь приходится читать материалы на экране старого, производящего страшный шум компьютера. Бринк предложил ему свою помощь и чуть ли даже не настаивал, чтобы остаться, но Хесс предпочел поработать в одиночестве, не отвлекаясь на внешние раздражители. Ему, естественно, звонили несколько раз на мобильный – в первую очередь Франсуа, который, видимо, уже понял, что Хесс в Бухаресте не появился, – но Марк на вызовы не отвечал.
