Съезд должен состояться без разрешения Начальства, так как невозможно добыть таковое.
Мы, со своей стороны, предлагаем следующее: собраться в Якутске 25 июня.
Что касается мер, которые мы могли бы принять для достижения намечаемой цели, то их — бесчисленное множество».
5
Неудачная попытка зарегистрировать «Кружок любителей якутской литературы»…
Попытка создать Общество якутских культуртрегеров…
Рождение сына Алексея…
15 февраля 1912 года после пяти лет супружеской жизни Евдокия Ивановна родила сына, и сразу же приехала теща с няней и увезла внука в Якутск…
[75]
А еще была выпавшая на март попытка изучить эсперанто…
А еще доползли до Качикатцев в конце апреля слухи о страшном расстреле рабочих на Ленских приисках, расположенных в районе города Бодайбо…
Эти разнородные, хаотически нагромождающиеся одно на другое события в жизни Кулаковского объединяются тем, что именно они и предшествовали написанию в мае 1912 года письма «Якутской интеллигенции».
Большинство исследователей сходятся в мысли, что письмо «Якутской интеллигенции» написано Кулаковским в мае 1912 года в Качикатцах и фактически является «текстом несостоявшегося выступления» автора на юбилейном (празднование 300-летия династии Романовых) съезде инородцев Якутской области.
Этому утверждению противоречит, во-первых, чрезвычайно большой для выступления объем письма, а во-вторых, рассылка его (сохранилось несколько копий письма, сделанных рукой А. Е. Кулаковского) задолго до съезда.
Поэтому нам кажется, что если и предназначалось письмо «Якутской интеллигенции» для оглашения, то, конечно, не на юбилейном, посвященном празднованию 300-летия династии Романовых съезде, а на учредительном собрании якутских культуртрегеров, о котором хлопотал той весной А. Е. Кулаковский. И огласить должны были это письмо не в качестве выступления, а как некий манифест нового общества. И именно как проект манифеста и рассылалось письмо предполагаемым участникам съезда.
Тут надо обязательно сказать и об отправной точке создания письма.
Еще в 1908 году жителей Якутии взбудоражили слухи о проекте специальной комиссии во главе с вице-инспектором корпуса лесничих И. О. Маркграфом по изучению земельных ресурсов Якутии. В записке шла речь о переселении в Якутию двух миллионов крестьян из Центральной России.
На фоне столыпинской политики переселения крестьян в районы Сибири слухи эти казались правдоподобными, хотя и непонятно было, где возьмут и где будут расселять такое количество крестьян.
И вот в старых номерах (42–43) за 1910 год журнала «Сибирские вопросы» А. Е. Кулаковский прочитал информацию о докладе «О расселении якутов по Якутской области», сделанном Э. К. Пекарским на заседании Географического общества.
Как явствовало из этой информации, Э. К. Пекарский развил в своем выступлении мысль о принудительном переселении якутов на север. Это позволяло освободить удобные для земледелия территории для русских переселенцев и было «выгодным с точки зрения современной политики».
Об отношениях с Э. К. Пекарским самого Кулаковского известно только из письма, написанного последним 18 ноября 1912 года. Безусловно, они были знакомы, но при этом, судя по письму Кулаковского, Эдуард Карлович не выделял его из общей массы якутов и дружеских отношений между ними не было.
Но, с другой стороны, как мы уже говорили, гражданская жена Э. К. Пекарского Христина Никифоровна Слепцова была родственницей и дружила с первой женой Кулаковского Анастасией Егоровной. Благодаря Христине Никифоровне Кулаковский, вопреки реалиям, привык относиться к Пекарскому как к близкому, почти родному человеку. Возможно, этот диссонанс в отношениях и обусловил резкость его выпада против Э. К. Пекарского в письме «Якутской интеллигенции»…
Кулаковский спрашивал с него и за предложение переселить якутов из обжитых мест к Северному Ледовитому океану, и за брошенную — она умерла в больнице! — Христину Никифоровну.
«Поставить бы истого якута-патриота в Питере среди правящих сфер, разбирающих по косточкам якутские земли, сделав по волшебству его понимающим все слышанное! Что бы он стал чувствовать и что стал говорить?! Теперь ему хотя говорят и долбят, что земли, на которых жили до сих пор якуты, принадлежат казне, но он не в состоянии ни верить, ни воображать, ни переварить в мозгу это…
Да, там ходят про нас разные толки, теории и проекты. Например, один субъект, слывущий знатоком Якутской области, ее аборигенов и языка последних и кичащийся этим, высказал в качестве авторитета мысль, сумасбродную для нас, но целесообразную для слушателей его, — мысль, что якутский народ следует переселить на север к морю, а их родину заполнить переселенцами из России. Может быть, Вам проект этого господина покажется странным, но он господам нучаларам
[76] показался тогда идеальным. Что же, они правы со своей точки зрения: земля переселенцам необходима; поселить их около моря — они не выдержат климата; а если переселить туда якутов, то последние, как акклиматизировавшиеся, не станут явно вымирать; тогда за чем же дело стало — гнать якутишек на север, да и все тут!..
Может быть, интересуетесь личностью того оратора, который так хорошо знает всю нашу подноготную и который сказал упомянутое слово на съезде ученых («Сибирские вопросы»).
Как назло, позабыл я его фамилию, но, когда опишу, узнаете живо.
Гостил он у нас долго: приехал молоденьким, вертлявеньким, поджареньким, а уехал стареньким, ехидненьким. Сотрапезничал он с нами десятки лет, похваливая наши «тар», «уерэ» и «бутугас». Хвалил он и любил и нашу девицу-красавицу (ныне покойницу), с которой он коротал долгие зимние вечера под музыку северной вьюги… Будучи молод и полон жизненных потребностей, он увлекался дикаркой и сильно обескураживался, когда она не понимала его мыслей и… желаний, а он — ее. Во-первых, поэтому, во-вторых, от нечего делать, он стал записывать лепет своей подруги и учить ее своему языку. Но, так как сам всецело подпал под ее обаятельную власть, то не смог ее научить своему языку, наоборот, сам научился от нее разговорному и любовному языку якутов, который сделал своим коньком и на котором сначала поехал в Питер, а теперь едет вверх — по пути славы и великих почестей.
Вот сей-то господин попал случайно раз
В среду мужей ученых,
Не испытавших севера ни игр суровых,
Ни Моря Льдистого проказ.
Чтоб показать умишка глубину,
Чтоб доказать патриотизма вышину,
Сказал герой такое слово,
Слыхать не приходилось мне какого:
«Якут-пигмей привычен к холоду морей,
Ему приятен край, где царствует Борей.
Зачем их нам не гнать в страну,
Какая им по сердцу и нутру!
А прежни пашни их и избы,
То, чем лежать им, гнить без пользы,
Да достаются детям нашим, как надел,
Чтоб уходя народ вздыхать об них не смел»…
* * *
И труженик смешон мне кропотливый сей:
Плоды
[77] трудов своих кровавых,
Над чем кряхтел от юности своей,
Продать решил за миг един похвал неправых!
Частенько, хоть тайком порой ночной,
Скорбеть он будет думой и душой,
Но труд его погибнет так бесславно,
Ничей не радуя и взор;
А Эсперанто, Воляпюк, Липтэй вздохнут злорадно,
Заслужит же он лишь обиженных укор…
Не думайте ж, однако, друзья мои, что я настроен хорошо, что потому и пою, — нет, это — смех сквозь слезы, это — «пир во время чумы».
