4
О революции, произошедшей в России, 2 марта объявил в Клубе приказчиков Миней Израилевич Губельман, более известный в дальнейшем под псевдонимом Емельян Ярославский.
Это был демагог экстра-класса.
— Какие-то объявились, говорят, большаки ал и лешаки, что хотят, чтобы скорее закончилась война? — спросили однажды у него.
— А как ты думаешь? Лучше было бы, если бы война закончилась? — спросил Миней Израилевич.
— Да зачем она, война-то, вона земли да лесов сколько!
— А хорошо бы в деревне не было богатеев и чтобы земля и скот всем трудящимся — по справедливости?
— Да куда бы уж лучше!
— И чтобы народное управление было, а не чиновники измывались над народом?
— Конечно! — согласился крестьянин.
— Так ты самый большевик и есть! — сказал Миней Израилевич Губельман. — Ты же согласен с нами по всем основным вопросам…
Миней Израилевич отбывал в Якутске ссылку и на досуге организовал здесь, как мы уже говорили, кружок «Юный социал-демократ», через который прошли многие представители якутской учащейся молодежи.
«Первые же дни марта 1917 года показали, какое огромное значение имела эта работа, — вспоминал потом Миней Израилевич, — мы в первые же дни революции 1917 года услышали программные марксистские речи на якутском языке, мы сумели прямо издать листовки на якутском языке, мы получили первый основной кадр якутов, будущих большевиков, ленинцев, марксистов».
Действительно…
4 марта ссыльные, находившиеся в Якутске, организовали Комитет общественной безопасности (КОБ), состоявший из большевиков, меньшевиков, эсдеков, эсеров. На следующий день якутский вице-губернатор Дмитрий Орестович Тизенгаузен, которого запугали угрозами расправиться с его семьей, телеграфировал в Иркутский окружной центр о сложении полномочий и передаче власти.
6 марта было «избрано» Областное временное правительство. Областным комиссаром-управляющим Якутской области стал экс-депутат IV Госдумы, административно ссыльный Григорий Иванович Петровский.
26 марта открылся Первый свободный съезд якутов и крестьян Якутской области, который рассмотрел вопросы подготовки к выборам в Учредительное собрание и попытался выработать положения о земском самоуправлении. Рассматривалось на съезде положение об инородцах, а также вопросы всеобщего народного образования и уравнения земельных наделов, но все тонуло в митинговом шуме, в высокопарной демагогии.
Поняли это делегаты, когда, вернувшись на места, попытались наладить работу. Выборы новых органов власти происходили болезненно, деятельность выбранных органов осуществлялась с трудом.
Еще шел съезд, когда член Верхоянского окружного КОБ Григорий Охлопков поставил вопрос об антирусском настроении населения Булуна, Кюсюра и Жиганского улуса во главе с Д. И. Слепцовым и Н. Д. Белоусовым.
Спор там разгорелся о самом принципе, по которому следовало проводить местные выборы. Если бы КОБ избирался, как предлагал Охлопков, по корпоративному принципу, в нем оказалось бы девять русских и один якут; если бы выборы были устроены от числа жителей, как предлагал Д. И. Слепцов, в КОБе оказалось бы семь якутов и трое русских.
Неразбериху усиливало наступление лета.
23 мая, как только очистилась ото льда Лена, ссыльная верхушка во главе с Г. И. Петровским, М. И Губельманом и Г. К. Орджоникидзе погрузилась на пароход и покинула опостылевший Якутск.
Максим Кирович Аммосов и другие молодые выпускники кружка «Юный социал-демократ» Минея Израилевича Губельмана без опытного наставника дрогнули, и власть перешла в руки ссыльнопоселенца, правого эсера Василия Николаевича Соловьева.
Ему и пришлось разбираться с письмом, поступившим на имя уехавшего в Петроград Г. И. Петровского.
Двадцать пять русских граждан Булуна жаловались на председателя комитета Д. И. Слепцова. Ему припомнили и то, что после разгона «Союза якутов» он был помилован по личной телеграмме государыни, и то, что он подделал список комитетчиков-якутов. Его обвиняли, что созданный им комитет, состоящий из большинства полуграмотных инородцев, вмешивается в церковные дела и требует ревизии Булунского отделения Якутского благотворительного общества. Заканчивалось письмо призывом защитить русских и некоторых якутов, которым стало опасно жить в Булуне.
4 июля 1917 года председатель Верхоянского КОБ И. Попов сообщил областному комиссару В. Н. Соловьеву, что делегаты схода Верхоянского и Эльгетского улусов разделились на две равные противоборствующие группы, он не может совладать с ситуацией и просит поскорее назначить в Верхоянский округ комиссара.
Через две недели с аналогичной просьбой обратился к В. Н. Соловьеву председатель Булунского КОБа Д. И. Слепцов. Правда, он просил подобрать кандидатуру комиссара Булунского улуса «из подгородних якутов, так как ему ближе будет соприкосновение и введение новых начал среди темной некультурной массы».
Поиски В. Н. Соловьевым грамотного якута, который мог бы как-то влиять на умонастроения русских и якутов Верхоянского, Жиганского, Эльгетского улусов, жителей села Булун и Верхоянска, совпали с появлением в Якутске Алексея Елисеевича Кулаковского, который после окончания учебного года приехал из Бодайбо прямо в революцию…
5
Как справедливо отмечает Л. Кулаковская, ее дед — «единственный из известных якутских интеллигентов, не вступил в ряды ни социал-демократов, ни социал-революционеров, ни федералистов, тем более большевиков».
Надо сказать, что к революции сорокалетний Кулаковский отнесся весьма сдержанно. Никаких связанных с ней иллюзий он не испытывал. Во всяком случае, не осталось текстов, свидетельствующих об испытанном им революционном восторге, не осталось и воспоминаний, свидетельствующих хоть о каком-то подъеме его духа.
«А. Е. Кулаковский глубоко изучил истории человечества, в том числе и историю Великой французской буржуазно-демократической революции, — пишет Л. Р. Кулаковская. — В юности восхищавшийся якобинским террором, как дети восхищаются опасностями и разного рода страшилками, в зрелом возрасте резко изменил свое отношение к террору. Прочитанные им работы Минье и Гейцера по истории Французской революции перечеркнули взлелеянный с молодости образ революции, как великую борьбу «за правое дело», как процесса, основанного на насильственном свержении «отживших» форм жизни. Внимательно вчитываясь в труды Трачевского, Виноградова, Ковалевского, Лависа и Рамбо и других, он понял, что власть, захваченная насильственным путем, недолговечна, что страшнейшей трагедией для человечества является социальное ускорение, т. е. насильственное изменение мира. Ведь революции на то и революции, что не предполагают эволюционного, естественного развития, а приводят к непредсказуемым, скачкообразным процессам».
Наверное, можно и так объяснить осторожное отношение к революции Алексея Елисеевича Кулаковского. Хотя, конечно, трудно представить, что превращающийся в орла герой его поэмы, который заклекотал «каменным нёбом», который раздвинул пространство пятнистой грудью литого металла, который посеял медными крыльями бури, обрел свое всевидение и все-ведание в результате чтения трудов Огюста Минье, Эрнеста Лависса или Альфреда Рамбо.
